Я когда-то давно, на военном плакате,
Находясь, как-то раз, в деревеньке глухой
Увидал незнакомую девушку Катю
Среди наших бойцов в гимнастёрке лихой.
Но, прошло много лет, стали взрослыми дети
И траншеи войны заросли бурьяном.
Наши страны теперь, перед ними в ответе,
Защищают Европу в союзе одном.
До Берлина мы мчались дорогой старинной,
Где попутчицу помнили с давних времён.
Оказалось, что девушку звать Катариной,
В этом месте таких половина имён.
Что за чудо, сменив гимнастёрку на платье,
Я себе не поверил, но мысли верны,
Вдруг с плаката вернулась далёкая Катя,
Словно мирное эхо забытой войны.
И не мог я понять, как, не зная тропинки
Наших пастбищ, простая немецкая дочь,
Находясь далеко от российской глубинки
Одинаково знала и русский и дойч.
Покорив нас в Берлине на улице древней
Навсегда красотой тех же девичьих плеч
И лилась, словно голос из русской деревни,
По немецкой столице славянская речь.
Где однажды весной,так пришлось, до рассвета,
Пал Берлин под ударами наших бойцов.
Может быть, их отца или общего деда
Катарина и Катя не знали в лицо
Бог не может любовь уберечь от огласки,
Освятив её в храме венцом и фатой.
Он и сам был когда-то младенцем в коляске
И считает, что каждый ребёнок святой!
Если даже они не увидят друг друга,
Не узнав никогда, где могила отца,
Всё равно от Москвы, до полярного круга
Будут ждать их всегда у родного крыльца.
Будет вечной любовь без упрёка и страха,
А потомки её, как достойный венец,
Тем, кто в мае погиб на ступеньках рейхстага
И остался навечно, как дед и отец.
Как измерить трагедию прошлого века?
До сих пор не хватает ни слов, ни былин.
Не осталось следов от военного пепла,
Только сердце стучит, когда вижу Берлин.
Снова ожили в рамах картинные рамы
Во дворцах, где когда-то бывал государь.
И не предали веру старинные храмы,
Груз печальных времён, принеся на алтарь.
Оказались бессильными залпы орудий,
Нет развалин, теперь их музеи хранят.
И уходят свидетели – жертвы и судьи,
Не узнав до конца, кто во всём виноват.
С той поры мне по-прежнему сниться долина,
Где под ветром осенним колышется лён.
Там вечерней порой самолёт из Берлина
Хладнокровно преследовал наш эшелон.
И пилот по приказу, в усердии прусском,
Не оставил вокруг ни кола ни двора.
Это было под Харьковом или под Курском,
Где живых и убитых несли до утра.
Тем, кто смог добежать до ближайшей канавы
В тот момент, несомненно, увидеть пришлось
От Берлина и Рима и до Окинавы,
Как потом оказалось, зловещую ось.
На Рейхстаг, поднимаясь по круглому трапу,
Я, свидетель непризнанной общей вины,
Перед всеми снимаю баварскую шляпу,
Вспоминая далекие годы войны.
Я иду по аллее прекрасного сада,
Что вела в наступление наших отцов,
Не поняв до сих пор, как в безумное стадо
Превратилась однажды страна мудрецов.
Где от факельных шествий обманутый Нюрнберг
Опьянел от восторга хрустальных ночей
И мальчишки, услышав военные трубы,
Становились послушно в ряды палачей.
Два злодея, народы построив в шеренги,
Под присягой грозили строптивым тюрьмой,
Чтоб пошли воевать итальянцы и венгры,
И к своим матерям не вернуться домой.
Наши души мягки, словно свечи из воска,
Но мораль ни при чем, если крепость сдана.
Может беды творить озверевшее войско,
Если будут за это давать ордена.
Но нельзя не тревожить зажившие раны,
Ведь теперь, эти взрослые дети войны,
Будут жить вместо нас и беречь наши страны,
И молиться, я верю, за обе страны.
Чтобы мир на земле продолжался веками.
И она отдохнула от войн, наконец.
До свидания, до встречи, берлинские камни,
Пусть теплее Вам будет от наших сердец!