(Послушать в исп.авт.можно на странице автора во Внешних ссылках внизу)
Зимние праздники, по многолетним наблюдениям поэта Модеста Шиншилова, есть большое испытание для тонко организованной психики не только начинающих, но и давно начавших поэтов.
Одне из них озабочены тем, чтобы всенепременно к Рождеству, представив себя неким волхвом, одарить-таки мiр ежегодным стихотворением, иныя — истратить ранее полученный гонорар на увеселительные новогодние мероприятия в кругу близких и друзей, а третьи — с трудом выходя из горячительных излишеств — внезапным осознанием, что Новый год-то… того… тю-тю…
Накануне Шиншилову от имени главного уездного лесничего, просившего о поэтических чтениях в один из дней приближающихся Святок на 13-й делянке n-ского квартала Усольского им.князя Пржевальского лесничества, привезли ёлку.
О! Она была хороша! Давно Шиншилов не видал таких ёлок! Всякие бывали у него: и высокие — стройные и не очень, и средние во всех отношениях, и (чего уж тут скрывать!) ниже средних — с тощей верхушкой, пышными боками и даже наоборот… Иной раз хвойный запах так и даст с морозцу в шиншиловские ноздри, будоража память о далёком детстве.
Но эта… да с чем этаким сравнить-то ея?
А лишь, пожалуй, с юной грациозной девицей, подспудно знающей себе цену, но ещё ни разу не выходившей в свет. Посмотрите в окошко, как примеряет она перед зеркалом свои первые украшения, как играют на гибком стане бриллианты сверкающих гирлянд, как вращается она, топая ножкой и усмехаясь:
— /Что людям вздумалось расславлять, будто я хороша? - говорила она, как бы рассеянно, для того только, чтобы об чём-нибудь поболтать с собою. — Лгут люди, я совсем не хороша.
Но мелькнувшее в зеркале свежее, живое/ вечнозелёное отражение, /прожигавшее душу, вдруг доказало противное.
— Нет, хороша я! Ах, как хороша! Чудо!/
Разве Dior мог бы сравниться с тонким морозно-мандариновым ароматом ея хвои?! Не-ет, здесь была бы безсильна даже «Красная Москва» и лосьон «Огуречный».
Супруга поэта, дабы прийти в консонанс с приближающимся Новым годом, часок помузицировала на рояле, включив в репертуар фрагменты так необходимого в сей час «Щелкунчика». Затем, отпустив помощницу по хозяйству, принялась самолично за созидание кулинарных блюд, соответствующих моменту.
Через определенное время на столе из красного дерева с гнутыми ножками, стоявшем в центре залы и сервированном фамильным серебром, стали появляться… (прошу пардон, слюна-с!)… гусь по-тулузски с каштанами и мёдом — «de chаtaigniers et de miel», картофельно-мясная запеканка «baeckeoffe», гусиный паштет «foie gras», утка, маринованная в соусе из апельсинов, мандаринов, грейпфрутов и аниса, цыплёнок с птичьей печенью, ветчиной, сельдереем и орехами.
Всё перечисленное прекрасно сочеталось с луковым соусом, пряностями и гарниром из чернослива, яблок, фиников, черники и смородины и поддерживалось салатами из зелёных овощей с оливковым маслом и винным уксусом.
В качестве горячей закуски супруга поэта явила миру яйца «cocotte» с шампиньонами и сыром, приправленными трюфельным маслом.
— А как же устрицы, омары, фаршированная рыба и чёрная икра? — спросит читатель, знакомый с приличиями обычного, даже, можно сказать, заурядного рождественского иль новогоднего ужина.
Передайте любезному читателю нашему, что и это всё также заняло на столе самое что ни на есть подобающее место. Здесь автор просит освободить его от перечисления вин (десертных, сухих и крепких), шампанского и, разумеется, более тяжёлой алкогольной артиллерии. Не на трезвую же голову об этом писать.
А вот не упомянуть десерта никак невозможно-с. Поэтому, будьте любезны, удостоверьтесь, что традиционные тринадцать сладостей включали в себя каштаны, пастилу из айвы, миндаль, изюм, яблоки, груши, апельсины, арбуз, бисквит, нугу темную и светлую, калиссоны и фугассэ.
Ну и, конечно, торт «Крокембуш». О! А! М…м…! Куда ж без него? Только представьте высокий конус из заварных профитролей с начинкой, скреплённых карамелью, специальным сладким соусом, и украшенный карамельными нитями, миндалём в сахарном сиропе, фруктами и засахаренными цветами.
Десерт, включавший, конечно, и несколько сортов мороженого со свежими ягодами, не мог, однако, стать финальной точкой нашего кулинарного маршрута, ибо накануне Шиншилов вставил своё лыко в строку и уговорил-таки супругу снабдить его лично картофелем с бараньей ножкой, томлёным в русской печи, стерлядкой пряного посола под шубой, а также солёными бочковыми помидорами и огурцами... Да, pardon, автор забыл упомянуть квашеную капусту, ведь обойдя стол и найдя заветную бутылочку самодельной виноградной чачи, герой наш, кажется, налил себе небольшую стопку «в качестве только лишь аперитива».
— Капустка — лучшая закуска, — в очередной раз смачно приговаривал он. — Поставить не стыдно, а сожрут — не жалко!
Походив с вилкой наперевес вокруг стола, поэт пошёл в атаку.
— Немножко сухого вина с сыром или… (впрочем, почему «или»?) и с ветчиной поможет мне дождаться гостей и усилит предвкушение, так сказать… — завиляла в мозгу Шиншилова знакомая мысль.
— Модест, не увлекайся, скоро гости придут! — неоднократно слышал он голос супруги. Её слова летали вслед непослушной шиншиловской вилке, норовившей влезть в то или иное блюдо, и, наконец, наш герой улёгся на кожаный диван, стоявший по соседству с красавицей-ёлкой.
Автоматически нажав кнопку телевизионного пульта, он увидел в тысячный раз, как на экране набравшийся после бани доктор, перелетевший по ошибке из столицы в другой город, открывает своим ключом квартиру польской красавицы…
Еловая ветка, надлежаще наклонившись над лежащим Шиншиловым, погладила его по голове, как в детстве. Он глубоко вдохнул дивный хвойный аромат и зажмурился.
Звучала песня, начинавшаяся словами «Я спросил у Яндекса…», сменялись кадры, и вот он разглядел, как поднявшийся в аэропорту северной пальмиры самолёт взлетел в небо, наполненное новогодней метелью…
Тут экран высветил часы Спасской башни Кремля. Затем в кадре появился сам государь-император. Он был в шинели, невысокой светло-каракулевой папахе, блестящих, как зеркало, сапогах и с саблей. Борода и усы его были тщательно расчёсаны на две стороны, как российский герб, а чистый спокойный взгляд светлых глаз излучал доброжелательность.
В руках он держал какую-то небольшую книгу в твёрдом переплёте с ленточкой-закладкой ляссе. Открыв упомянутую книгу в нужном месте, он начал уверенным голосом:
— Дорогие россиЯне и россиЯнки! Гм… В этот торжественный момент нам хотелось бы поздравить всех наших верноподданных словами замечательного русскаго поэта… И до Шиншилова донеслось:
Миновать бы лес – да в широкий луг,
на траву прилечь, отпустивши слуг,
пусть кузнечик мне услаждает слух,
тихо облако ляжет на плечи…
(http://www.stihi.ru/2016/01/21/9166)
Поэт наш не мог поверить своим ушам.
Божиею поспешествующею милостию, Он, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврического, Царь Грузинский; Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северныя страны Повелитель, и Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и Армянския области, Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и Обладатель, Государь Туркестанский, Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая.… читал в новогоднюю ночь его, Модеста Шиншилова, стихи о рождестве!..
С последним словом ударили пушки кремлёвского полка.
— Виват государю! Виват! Виват! Виват! — заорал Шиншилов, подскакивая с дивана в сопровождении боя курантов.
— Моде-ест! Ты что, не слышишь, в дверь звонят! Иди открой — это гости! — донёсся до него голос супруги.
Отворив дверь, он впустил толпу знакомых и не очень людей, в которой выделялся один впереди, одетый в красную шубу, отороченную белым мехом, и такую же шапку. Руками в шерстяных вязаных варежках он держал большущий мешок и слегка переминался ногами в расшитых парчовой нитью белоснежных валенках. Главными же деталями убранства его были огромная седая борода и пышные усы, превосходившие аналоги государя-императора.
— Кого-то вы мне, батенька, напоминаете, — задумался Шиншилов.
— Может быть, Деда Мороза? — из-за его плеча постаралась было подсказать супруга.
— Точно, — задумчиво произнёс поэт, пристально вглядываясь в знакомые отчего-то глаза пришельца и вдруг заорал: — Точно! Авель! Дружище! С Новым годом!
Авель Перепряхин (читатель наш, конечно, уже догадался, что это был именно он!) и его спутники тут же заорали в ответ:
— С Новым годом! С Но-вым го-дом! С Но-вым счасть-ем!..