Саша убавил газ, и лодка, подхваченная волной, выбросилась на косу. Мотор затих. И только волны тяжело зашлёпали слева и справа по песку. И Саша, покачиваясь, как в седле, сказал:
- Всё, товарищ, приехали!
Мы поднялись в гору заросшим полем, вошли в сосновую рощу, и Саша, едва поспевая за мной, вдруг остановился, перевёл дух и, указывая на старинную сосну, спросил:
- А её-то хоть помнишь?
Ну как ни помнить нашу сосну! Я и сам с неё глаз не сводил. Огромная тяжёлая шапка, пусть и поредевшая от времени и снегов, раскачиваясь в полудрёме, всё так же медленно плыла над нашими головами. И если следить за ней, запрокинув голову, всегда казалось, что и ты плывёшь вместе с нею. Распростёртые ветви уже бледно рыжели новой зарёй, и, предчувствуя новое, перекликались ясно и звонко неприметные птицы.
- У неё под корнями и стаканчик был спрятан, - вспомнил я. – Лежит ли?
- А я и не убирал его, - откликнулся Саша.
Он неловко и грузно опустился на колени. Я присел рядом. Мы отгребли в сторону сосновые иглы, раздвинули чёрную, крепко пахнущую лежалой листвой землю и в развилине корней нашли наш гранёный стаканчик. Саша вытряхнул на ладонь набившуюся землю, протёр полой рубахи тусклое зеленоватое стекло и спросил:
- Здесь? Или до дому дотянем?
- Давай здесь!
Мы уселись, вытянули ноги, чувствуя спиной ровное и неспешное дыхание родного дерева. Водка сразу приняла в себя запах хвои и земли. Мы выпили и минуты две сидели молча и, наверно, чувствовали одно и то же и думали об одном. И быть может, нам на одно мгновение и показалось, что не было этих двадцати лет и мы по-прежнему молоды и сильны.
За соснами раскрывалось поле, за ним - стеною деревня с одиноким слезящимся огоньком. И непонятно было: то ли лампочка ещё горит, то ли заря в стекле отражается. Белая ночь была тихой и короткой, тихой, если не считать перелётывающих птиц и далёкого урчания на Камышарских озёрах.
- А помнишь? – спрашивал Саша.
- Помню! – радостно откликался я, и сам, торопясь, будто что-то толкало в грудь, спрашивал:
- А ты помнишь?
А потом мы спрятали заветный стаканчик там же, среди корней, и пошли к дому.
- Чей там огонёк светится?
- Да Доли Иваныча! Всё не спится ему, - отвечал Саша. – Старый стал. Ветром шатает…
Дома за угощением я ещё раз напомнил про Долю. Мне не терпелось его увидеть: как он, что он, ловит ли рыбу свою?
- Да какая там рыба! – усмехнулся Саша. – Мало ветром его не сносит! Всё сына ждёт, боится только, что увезёт к себе. Просит, мне бы, ребятки, здесь помереть…
- Да как же он один справляется?
- Дак ведь среди людей живёт! – откликнулась Тоня, жена Саши. – Чего не жить? Он ведь каждый день на речку ходит! Бредёт! Хоть часы по нему сверяй. Всё лодку свою чинит. Чинит-чинит, да что там чинить, чинщик нашёлся, когда там места живого нет? Только силушку зря растрачивает. Да ты его увидишь! Не спи долго!
Мне отвели девичью светёлку – дочка Саши давно перебралась в город. В комнатке было тихо. В печке ещё жили и шевелились угли.
- Листик-то я не закрывала, - заверила Тоня. – А угли-то большие были, калёные, крепкие, как камешки. Так и перекатывались. Это хорошо – погода будет ясная, солнце будет, а бывает, и подморозит! Спи, высыпайся!
А я и часу не спал. Едва золотая мгла проступила сквозь тёмные сосны, я уж шагал торопливо к реке и всё удивлялся, скорбя, той малости обжитой земли, что осталась в моём Верестенье. Тихий туман стекался к низине, переходя облаками с места на место, обнажая живую полоску синей воды. Я ускорял шаг. Но берег тут же запахивался, как нарочно, сырой полою, прошитой насквозь золотыми лучами.
За спиной, где-то выше меня, било горячее солнце, щебетали птицы, но здесь в низине, под облаками, всё приглушалось туманом, всё было молчаливым и спокойным. И мне не хотелось ни о чём думать, не хотелось вспоминать ничего, не хотелось быть верным тому, что было со мной ещё пару дней назад. Есть только я, есть эти старые сосны, есть эта древняя, набитая тысячами ног тропинка. Ничего никуда не исчезало, не уходило, и я никуда не исчезал, не уезжал безвозвратно.
Я вышел к реке. Облако скатилось вниз по течению. Прошлогодняя трава сияла тяжёлыми крупными каплями. Рыжие ивы светились в зелёной дымке. И я пустился вдоль кромки воды, глубоко проминая седучий песок. И впереди меня перевёрнутой аркой блестел, как стекло, подвесной мост.
(продолжение следует)