2
Отчего ночью к немолодому человеку подступает бессонница? Молодой, где свернулся калачиком, там и уснул. И не жёстко ему, и не холодно, и кости не ноют, и дурные мысли в голову не лезут. А тут за ночь чего только не передумаешь.
Было время, когда Анна старалась не вспоминать, как жили в девяностых. Прошло и прошло. А теперь ночами частенько то одно, то другое в памяти всплывает. Бабушка и мать Анне раньше рассказывали, как в войну жили. Рассказывали и вздыхали: «Только бы войны больше не было. Не нажиться бы тебе, девка, так».
Бабушка умерла в конце восьмидесятых, в эпоху талонов горбачёвских. С трудом тогда через знакомых водки для поминок нашли. Водка, понятно, не главное, но как без неё гроб сделать, могилу вырыть в деревне?..
Мать застала девяностые. Болела, правда, сильно уже. Анна, успевая каждый день и к ней забежать – воды-дров принести, прибрать, в магазин сбегать, иной раз и сварить, находила мать чаще всего у телевизора. Слушала она, смотрела и плакала. «Всё с ног на голову перевернули. Раньше, в войну, хоть надежда была, что лучше будет. А теперь и надежды нет…» Особенно тошно было, когда и пенсию у неё несколько месяцев задерживали. Всю жизнь старики отработали, войну пережили, и снова на старости лет такое. Анна подходила к плачущей матери, прижимала к себе её седую голову, гладила по сухонькой спине…
Переселиться к ней мать никак не соглашалась. « В своём доме умирать буду. Не пойду никуда. Прибежишь помочь – ладно, а нет, так сама потихоньку как-нибудь». А как сама, когда еле бродит по дому? Вот и разрывалась Анна между материнским домом и своим. Хорошо, сил тогда хватало.
Сестру Аннину мать не простила и даже имени не разрешала упоминать. «Раз так сделала, нету у меня дочери». А Сёмку жалела и всегда для него что-нибудь берегла. И Анне, когда наладилось с пенсиями, деньги всякий раз перед уходом совала, но Анна старалась не брать. Знала, что копит мать на похороны, боится, что не справить их Анне. Так и вышло: Анна хоронила мать на скопленные ею деньги, через полгода после Петиной смерти.
… Столько лет прошло, а руки материнские помнятся. Шершавые, морщинистые, с исковерканными артритом пальцами, но такие родные и ласковые. До сих пор, когда тяжело, хочется уткнуться в колени мамины лицом, ощутить прикосновение лёгонькой, почти невесомой её руки…
Сёмка, пока бабушка жива была, без конфетки от неё не уходил, а потом настало время – и чай без сахара пили. Да какой чай! – то чагу, то рябину, то шиповник Анна заваривала. На чай денег не было. И вот как-то раз налила она чашку этого чая Сёмке, а он спрашивает: «А песок, тётя, есть?» - «Нету песка, Сёмушка». «Нисколечко нету?» - «Нисколечко, Сёмушка». Он посидел, помолчал, да вдруг как заплачет. Анна его и так, и так уговаривает: потерпи, мол, денежку дадут, купим песка и чая настоящего. А у него слёзы из глаз катятся и катятся, и тельце вздрагивает…
Не было у Сёмки такого детства, какое у неё было. Беззаботного, сытого, солнечного. И сейчас его прижало, иначе бы разве уехал. И куда Сёмке было брать её с собой, если и сам поехал почти неизвестно куда. Может, и вернётся ещё…