Томас Грей, 1751 год
Элегия, написанная на сельском кладбище
Вечерний звон трудам даёт отбой.
Туман над лугом накрывает стадо;
Крестьянин возвращается домой;
Я остаюсь один в ночной прохладе.
Окрестность растворяется во мгле;
Тисками тишины зажатый воздух
Буравит жук, и снова на земле
Ночной покров для сна и дрёмы создан.
Вон там стоит, увитая плющом,
Вся в шорохах ночных, руина башни.
И в уханье совы сквозь лунный хром
Мне мнятся голоса безвестно павших.
Под вязами и тисами, в тени,
Бугры, подёрнутые тощим дёрном.
Под ними мертвецы – куда ни ткни –
Селяне бывшие лежат покорно.
Дыханье утра в свежем ветерке,
И ласточки порханье над соломой,
Крик петуха, чуть слышный вдалеке –
Ничто их не разбудит к жизни новой.
Не будет уж для них очаг пылать --
Нет больше дел и всех забот хозяйских;
Не будут к ним детишки прибегать,
На ручки лезть, выпрашивая ласки.
Ложилась тучно рожь под их серпом,
Земля вздымалась под их мощным плугом.
Как весел был их труд! Под топором
Покорно лес редел по всей округе.
Смеяться грех над тяжким их трудом,
Их жизнь скудна, забавы их простые;
Без всякого презрения прочтём
На их могилах надписи скупые.
Помпезность власти или знати лоск,
Богатство, красота – ничто не значат
Пред неизбежностью – сгорает воск,
И все ложатся в землю, не иначе.
Гордыня нос воротит, если нет
Надгробия иль надпись лаконична:
Без списка достижений и побед,
Раздутых до бахвальства неприлично.
Возможно ли, чтобы надгробный бюст
Вдруг ожил, в свой дворец вернулся с честью?
Чтоб голос чести был бесчестен, пуст
И мог от смерти откупиться лестью?
В безвестности лежит здесь, может быть,
Отмеченный с рожденья небесами,
Сердца он мог бы лирой пробудить,
И править справедливо всеми нами.
Но знания широкий кругозор
Им получать и некогда, и негде;
Жестокая нужда – как приговор,
И путь таланту преграждает бедность.
Но лучший жемчуг – он на самом дне
Во впадинах таится жутковатых;
И дивные цветы в глухой стране --
Напрасно источают ароматы.
Быть может, местный Хэмпден здесь зарыт --
Он грудью отстоял права на поле!
Непрозвучавший Мильтон тут лежит,
А там вон – сельский не кровавый Кромвель.
Сенатом непослушным управлять,
И цели достигать, презрев угрозы,
Улыбки по стране всей раздавать
И обращаться к нации сквозь слёзы --
Им не дано; неписанный закон
Им очертил пределы их усердий:
По грудам трупов не взойдут на трон,
Но и сердца их чужды милосердью.
Румянец от внезапного стыда,
Терзания над истиной сокрытой,
И предвкушенье Страшного Суда,
И воскуренье ладана пиитам –-
Как далеки безумия толпы
От их простых и трезвых ожиданий;
Им узкая юдоль свернуть с тропы
Не позволяет – вот и нет метаний.
И всё ж отмечены останки их
Надгробьями простыми, без изыска;
Порой нескладный, неуклюжий стих
Как будто упрекает с обелиска.
Вот имя, годы жизни, пара строк,
Написанных безграмотною музой,
Из Библии цитата - как урок
Усопшего или его обуза.
Ушло в отставку чьё-то бытие,
Забвения тупого жертвой стало,
Отъехало из теплых дней; и мне
Как тут не бросить взгляд в его анналы?
С любимым телом связана душа,
Прикрытые глаза благочестивы.
И над могилой, листьями кружа,
Природы голос плачет сиротливо:
- Послушай мой бесхитростный рассказ,
Пришелец, что о мёртвых размышляет.
Однажды, в созерцанья тихий час,
Дух родственный твою судьбу узнает –
И молвит седовласый пастушок:
«Его видали часто на рассвете
Через кусты спешащим на восток,
Чтоб солнце на лужайке горной встретить –
Вон там, где дуб склонился над ручьём,
Гордясь своими древними корнями,
Лежал он, растянувшись, тёплым днём,
Чтоб вникнуть в речь ручья между камнями.
То хмурый, то весёлый тёмный лес
Фантазии будил, когда блуждал он,
Поникший, потерявший интерес,
Любовью безнадёжною ужален.
Однажды утром он вдруг не пришёл,
Не видел я его на той поляне.
И на другой день снова пуст был дол,
Никто не проходил между кустами.
На третий довелось мне наблюдать,
Как гроб несли. Народу мало было...
Там надпись есть (вы ж грамотны, видать) --
Вон там, в терновнике, его могила.»
ЭПИТАФИЯ
Здесь голову склонил и в землю лёг
Ни счастьем не отмеченный, ни славой;
Наука не пустила на порог,
И меланхолия его забрала.
Он щедрым был и искренен душой,
И небо возмещало, что давал он:
Страданья – всё, что было у него,
Слезами ему небо отвечало.
Его достоинства ли всё решат
Или пороки вниз его утянут
(Пока они с надеждой здесь лежат) –
То в воле Божьей, и она настанет.
Оригинал
Thomas GRAY. 1716–1771
Elegy written in a Country Churchyard
The Curfew tolls the knell of parting day,
The lowing herd wind slowly o'er the lea,
The plowman homeward plods his weary way,
And leaves the world to darkness and to me.
Now fades the glimmering landscape on the sight,
And all the air a solemn stillness holds,
Save where the beetle wheels his droning flight,
And drowsy tinklings lull the distant folds;
Save that from yonder ivy-mantled tow'r
The moping owl does to the moon complain
Of such as, wand'ring near her secret bow'r,
Molest her ancient solitary reign.
Beneath those rugged elms, that yew-tree's shade,
Where heaves the turf in many a mould'ring heap,
Each in his narrow cell for ever laid,
The rude Forefathers of the hamlet sleep.
The breezy call of incense-breathing Morn,
The swallow twitt'ring from the straw-built shed,
The cock's shrill clarion, or the echoing horn,
No more shall rouse them from their lowly bed.
For them no more the blazing hearth shall burn,
Or busy housewife ply her evening care:
No children run to lisp their sire's return,
Or climb his knees the envied kiss to share.
Oft did the harvest to their sickle yield,
Their furrow oft the stubborn glebe has broke:
How jocund did they drive their team afield!
How bow'd the woods beneath their sturdy stroke!
Let not Ambition mock their useful toil,
Their homely joys, and destiny obscure;
Nor Grandeur hear with a disdainful smile
The short and simple annals of the poor.
The boast of heraldry, the pomp of pow'r,
And all that beauty, all that wealth e'er gave,
Awaits alike th' inevitable hour:
The paths of glory lead but to the grave.
Nor you, ye Proud, impute to These the fault,
If Memory o'er their Tomb no Trophies raise,
Where through the long-drawn aisle and fretted vault
The pealing anthem swells the note of praise.
Can storied urn or animated bust
Back to its mansion call the fleeting breath?
Can Honour's voice provoke the silent dust,
Or Flatt'ry soothe the dull cold ear of death?
Perhaps in this neglected spot is laid
Some heart once pregnant with celestial fire;
Hands, that the rod of empire might have sway'd,
Or waked to ecstasy the living lyre.
But Knowledge to their eyes her ample page
Rich with the spoils of time did ne'er unroll;
Chill Penury repress'd their noble rage,
And froze the genial current of the soul.
Full many a gem of purest ray serene
The dark unfathom'd caves of ocean bear:
Full many a flower is born to blush unseen,
And waste its sweetness on the desert air.
Some village Hampden that with dauntless breast
The little tyrant of his fields withstood,
Some mute inglorious Milton here may rest,
Some Cromwell guiltless of his country's blood.
Th' applause of list'ning senates to command,
The threats of pain and ruin to despise,
To scatter plenty o'er a smiling land,
And read their history in a nation's eyes,
Their lot forbade: nor circumscribed alone
Their glowing virtues, but their crimes confined;
Forbade to wade through slaughter to a throne,
And shut the gates of mercy on mankind,
The struggling pangs of conscious truth to hide,
To quench the blushes of ingenuous shame,
Or heap the shrine of Luxury and Pride
With incense kindled at the Muse's flame.
Far from the madding crowd's ignoble strife,
Their sober wishes never learn'd to stray;
Along the cool sequester'd vale of life
They kept the noiseless tenor of their way.
Yet ev'n these bones from insult to protect
Some frail memorial still erected nigh,
With uncouth rhymes and shapeless sculpture deck'd,
Implores the passing tribute of a sigh.
Their name, their years, spelt by th' unletter'd muse,
The place of fame and elegy supply:
And many a holy text around she strews,
That teach the rustic moralist to die.
For who, to dumb Forgetfulness a prey,
This pleasing anxious being e'er resign'd,
Left the warm precincts of the cheerful day,
Nor cast one longing ling'ring look behind?
On some fond breast the parting soul relies,
Some pious drops the closing eye requires;
Ev'n from the tomb the voice of Nature cries,
Ev'n in our Ashes live their wonted Fires.
For thee, who, mindful of th' unhonour'd dead,
Dost in these lines their artless tale relate;
If chance, by lonely contemplation led,
Some kindred spirit shall inquire thy fate,
Haply some hoary-headed Swain may say,
'Oft have we seen him at the peep of dawn
Brushing with hasty steps the dews away
To meet the sun upon the upland lawn.
'There at the foot of yonder nodding beech
That wreathes its old fantastic roots so high,
His listless length at noontide would he stretch,
And pore upon the brook that babbles by.
'Hard by yon wood, now smiling as in scorn,
Mutt'ring his wayward fancies he would rove,
Now drooping, woeful wan, like one forlorn,
Or crazed with care, or cross'd in hopeless love.
'One morn I miss'd him on the custom'd hill,
Along the heath and near his fav'rite tree;
Another came; nor yet beside the rill,
Nor up the lawn, nor at the wood was he;
'The next with dirges due in sad array
Slow through the church-way path we saw him borne.
Approach and read (for thou canst read) the lay
Graved on the stone beneath yon aged thorn:'
THE EPITAPH.
Here rests his head upon the lap of Earth
A Youth to Fortune and to Fame unknown.
Fair Science frown'd not on his humble birth,
And Melancholy mark'd him for her own.
Large was his bounty, and his soul sincere,
Heav'n did a recompense as largely send:
He gave to Mis'ry all he had, a tear,
He gain'd from Heav'n ('twas all he wish'd) a friend.
No farther seek his merits to disclose,
Or draw his frailties from their dread abode,
(There they alike in trembling hope repose,)
The bosom of his Father and his God.