П и р
Поэма
1
Сижу в объятьях ресторана
И поджидаю героинь.
В магнитофоне – Челентано.
В пустом графине – георгин.
Наполнен звуками стакан.
И наплевать мне на канкан.
У ресторана нет стены.
Окно от пола до луны.
Внутри работает эстрада.
Работает магнитофон.
Кругами плавает плафон.
Тяжелый гул двойного ада
Волной бросается в окно.
И прогибается оно.
Зал=череп знает: так и надо.
Окно огромное гудит.
И во Вселенную глядит.
Сентябрь. Прозрачная прохлада.
Сверкает городская ночь,
Вращая колесо горсада.
И звезды отлетают прочь –
Не по законам звездопада.
Звенит в пространстве нить луча,
Чтоб мне, над бездной, трепеща,
Забыв индустриальный край,
Идти, как мусульманин в рай
Идет по лезвию меча.
Там гурии! Там воздух пьян!
Там розы опьяняют воздух!
Там всюду розовый туман!
Посередине бьет фонтан!
Струя шипит и гаснет в звездах!
Но в мусульманский рай пройти
Сложней, чем в братский православный.
Весь путь осилит только равный
Всему нелегкому пути.
А образ жизни там здоровый.
А православный рай – суровый.
А тут не рай, а ресторан.
Я не в раю и не в нирване,
А в современном ресторане.
Упала радуга в стакан.
Горят его цветные грани.
Ко мне идут, обречены
Цвести пышней, чем георгины,
Лирические героини
Эпической величины.
Величиной удручены.
Сейчас бы дома им сидеть,
В большое зеркало глядеть,
Подкрашивая глазки, губки.
Потом (не мною решено,
А на Руси заведено)
Царевнами глядеть в окно.
Потом погладить мини-юбки,
Сходить с подружками в кино.
И там в царевича влюбиться.
Домой придти. В мечтах забыться.
Или в ученье углубиться,
Листая школьные тетрадки.
А!.. Что ни скажешь – все равно
Таких уж нет давным-давно.
Девчоночки – акселератки.
И среди них не вижу Машу,
И дальше двигаться пора.
Что ж, развивая тему нашу,
Начнем варить мужскую кашу,
Как тот солдат, из топора!
Итак, вперед! Итак, ура!
2
Конь твердь почувствовал копытом!
Я на коне восстал над бытом!
Недолгодумающий витязь!
Хотите, вы остановитесь
Пред камнем тем и выбирайте:
Пойти налево иль направо.
Но долго рот не разевайте!
Есть путь один – вперед! И слава!
А если разеваешь рот,
Твоя любимая умрет.
И залетят в тебя вороны.
И как поймет родной народ,
Откуда в дереве – полет?
И раздается – кар-р-р! – из кроны!
И как же дерево растет
На почве ледяной и хрупкой,
На почве каменной и зыбкой?
И что теперь с твоей голубкой?
Ее не разбудить улыбкой!..
А коль непрочно пустишь корни
В земную твердь сквозь сапоги,
Всегда найдется вор проворный –
Отпилит корни от ноги.
Сам проворонил – не враги.
Искать врагов – с пути собьешься.
Утратишь корневую связь.
Пылинкой в небеса взовьешься,
Бездумной пташкой становясь.
Или с гарантией сопьешься.
И всем лицом ударишь в грязь!
Или, как перекати-поле,
Начнешь, уже не чуя боли,
Скрести ногтями твердь. Но к ней
Не прирастают без корней.
А если в сердце – смесь кровей,
Которая горит упруго,
То не возьмешь правей-левей –
Пойдешь вперед стрелой из лука!
На месте стой, Степная Рать!
Пространство, вдарь мне по предплечью,
Чтоб саблю чистой потерять!
Господь, не дай пересказать
Монгольский сон славянской речью!
Батый, связав степной простор
Со звездной картой небосвода,
Шел по земле. И до сих пор
В груди единого народа
Дымят следы его похода.
Хотя на всех – один забор.
Я своего лица не прячу.
Оно – твое, Живая Русь!
Когда хочу смеяться – плачу.
И над самим собой смеюсь.
Сижу, вложив в пространство руки.
Граненый кружится стакан.
И повторяет ресторан
Его сияние и звуки:
Ты сам – Лирический Герой!
Ты сам – Эпический Герой!
Ты – Ир-р-ронический Герой!
Трагикомический Герой!
И Гер-р-роический Гер-р-рой!
3
Стакан – на плоскости стола.
А Машки нет! Что за дела?
Не помню года и числа…
Они похожи друг на друга.
Пять лет подряд метель мела,
Вокруг кабацкого стола
А я, южанин, жаждал юга!
Попробуй вырваться из круга!..
Ужель соображаю туго?!
Стакана – над пропастью стола!
Оркестр замолк! Колокола
Запели! В мире – море звука!
В зал Долгожданная вошла!
Юна. Сияюща. Упруга.
Идет, не глядя в зеркала.
Она глядит в глаза мужчине.
Мои глаза – зеркал точней.
Они сигналят героине,
Что в мире нет ее стройней!
Девчонка – класс! Юбчонка – мини!
Дала
Понять,
Что все – при ней!
Как на витрине в магазине,
В цветном сверкании огней.
Разинув рты, глядят разини!
О, юбочки минувших дней!
О, наши девочки-цветочки!
О, ваши фиговы листочки!
Сегодняшние – не длинней.
А если быть точней – короче.
Замки набедренные проще,
Чем золотых времен крючки.
Ребята! В творческие ночи,
Пылая страстью что есть мочи,
Не рвите юбочки в клочки!
Чтоб самому не быть в обиде
В иные ночи или дни,
Простое правило храни:
Девчонку взял – и в том же виде
Ее родителям верни.
Очарования полна
Была, конечно, не одна.
Я вспоминаю их доныне.
Замерзли все в одной пустыне.
Ведь холодна моя страна.
В лице прекрасной героини
Я воскресил одну.
Она,
Воспитанная в нашей эре,
В семидесятые года,
В индустриальной атмосфере
Объединенья «Сибруда»,
На положительном примере
Ударниц соц- и комтруда,
Без лишних тонкостей в манере,
Напротив села, не спросясь,
Вступив со мной, по меньшей мере,
В телепатическую
Связь.
- Тебя как звать, малышка?
- Мэри!
Я про себя воскликнул: ах!
Не у тебя ль бывал в гостях?
Общались до потери пульса.
Без снов. До розовой зари.
Ну память!.. Та моя Маруся
Звалась не Мэри, а Мари.
Однако, что ни говори,
Обязан я, сурово хмурясь,
Любви бессрочной ветеран,
Глядеть в накуренный туман.
Поскольку я вернулся в юность.
А «Юность» это - ресторан!
Стрельба пустого барабана!
Модуньо! Мина! Челентано!
И гром граненого стакана!
4
На музыкальном сквозняке,
Аки ямщик на облуке,
Сидел. Подпрыгивал. Крутился.
Звенела песня. Звук дробился.
Работой творческой гордился.
Ведь барабанщиком трудился
В провинциальном кабаке!
Душа к высокому стремилась.
Но, несмотря на Божью милость,
Червонцы пьяные – в руке.
И все Маруськи – в коньяке.
А вы, Модуньо Доменико,
Нас не видали и в кино.
Панмонголизм! Хоть имя дико,
Но вам ласкает слух оно?
Вы б испытали впечатленье,
Когда б услышали сперва,
В шикарном нашем исполненье
Свою «Селену Эли А»!
С пластинки выучив слова,
Ее на «бис» мы так певали,
Что если б оказались в зале,
И вы б «Селену» заказали,
Рубля за три или за два
Продав нам автора права.
И с алкоголем завязали.
Куда глядеть? В окне – Селена.
Но ярче светится сквозь стол
Маруси плавное колено.
И сразу видно: слабый пол!
(Не заносите в протокол).
Официантка носит счеты.
Она ведь знает тайну числ.
Но я лишен ее заботы.
В стакане нет вина. В нем – смысл!
Себя я к чаю приучаю,
Эпохой быта не добит.
И очень четко отличаю
От барабана дробь копыт.
Я осушил до дна сосуд.
Пусть разорвется на осколки!
Их археологи спасут.
И развенчают кривотолки.
А на руках Марусь наколки
Потомки наши не прочтут.
Так позабудем эту чашу.
5
И вспомним сказочную Машу.
К ней подошла официантка:
Над каждым пальцем – блеск кольца.
Глаза прозрачнее свинца.
И Машенька, провинциалка
(Мне красок на нее не жалко!),
Покрасилась, как марсианка:
Под слоем маски – слой лица.
Что делать! Глянется ей глянец!
А может, Машка – иностранка?
Тогда я был бы просто рад.
Поскольку сам я – иностранец.
Монгольский хан. Испанский гранд.
В стране родимой – эмигрант.
Так оцени провинциала!
Пока не пригласил на танец.
И оценила! Для начала
Красивой ножкой покачала.
Потом, сквозь импортный румянец
Природным вспыхивая ало,
Фужер с шампанским заказала!
- Но! – говорит официантка,-
Мадмуазель! Вы взяли мало!
Возьмите что-нибудь в нагрузку!
Взяла! Креветку! На закуску!
И улыбнулась робко, мило.
И сразу глазки опустила.
Приятно. К сведенью приму.
Вдруг сигаретой задымила.
А это вовсе ни к чему.
Куреньем дамским озадачен.
Но основной объем прозрачен.
Какая стать – такая суть!
Итак, объект почти удачен.
И не сказать, что я невзрачен.
Давай станцуем что-нибудь!
Пия шампанское вино,
Покачиваешься на стуле.
Акселератки упорхнули.
Куда и с кем – мне все равно.
Ты не поймешь, зачем в окно
Влетают копья, свищут пули?
Что ж, просвещаю в бровь и в глаз.
Там, за окном стоит планета.
Планета – времени примета.
Венера? Нет. Холодный Марс.
Вооруженные народы
Возводят грозные заводы.
А мы с тобой станцуем вальс!
Но что стоит за словом «нет»?
Ты не умеешь? Вот дивчина!
Я удивляюсь как мужчина.
Но понимаю как поэт
Приметы времени секрет.
Живешь за пустырем, в бараке.
Отец – в тюрьме. Мать – в пятом браке.
И пьет. С получки. И с аванса.
А ресторан – как свет во мраке.
Хочу, чтоб этот мрак взорвался!
Ведь не во сне, а наяву
Придурки лысые кричали
И девочке пообещали
Простую сказку – наяву.
И не во сне, а наяву
Придурков лживых копья, пули,
Живьем, без выбора, толкнули
Девчоночку – в ГПТУ.
Тобой освоенные роли
Являет мне твоя рука.
На теплых пальчиках мозоли
От лома или молотка?
Учились в Институте Смольном
Бы, вы могли бы превратиться
В богиню, в бывшем Граде Стольном,
Неблагородная девица.
А я Культурный Институт
Закончил в Золотой Орде!
А после побывал везде!
А нынче оказался тут!
Какой тут вальс, когда любой
Рычит из рупора стакана,
Чтоб – Челентано! Челентано!
Потопчемся и мы с тобой
В ревущей бездне ресторана,
Где звук сверкает голубой,
И все рискуют головой,
На танцплощадке, под эстрадой,
Как в обстановке боевой.
Тут можешь – стой, не можешь – падай.
И станешь ты моей наградой
За мой старинный барабан!
Плати по счету, ресторан!
А если б тут звучал Орган,
То был мир на гран улучшен.
Ведь Баха чистое литье
Озвучило б лицо твое.
Но барабаном я озвучен.
Мной ресторанный быт изучен,
Как Фейербахом – бытие.
Хороший танец – спора нет!
Хотя движения убоги,
Почувствовал и бюст, и ноги.
До основанья разогрет.
Чтоб не забыть в большой дороге,
Запишем на краю манжет:
Пока сплетаю я сюжет,
А руки мы сплетем в итоге.
Любимая!
Фу! Фу! Куда
Произведенье повернуло!
Официанточка, сюда!
Спаси! В глазах любимой – дуло!
Смертельным холодом подуло!
Зачем же напряженно так
Глядеть из недр произведенья?
Не автор, а герой – дурак.
Ему и врежь за откровенье!
Иль от тебя пустой страницей
Загородиться, как стеной?
Зачем колоть меня ресницей?
Холодной.
Крашеной.
Стальной.
Любимая!
Опять – туда.
Но видит Бог, что стих виной!
Ведь я – тверезый. Не хмельной.
Официанточка, сюда!
Подайте счет!
Вопрос иной
Марусеньке:
- Пойдешь со мной?
Мигнула глазками:
- Пойду
Вот так с небес берут звезду.
Вопрос Марусе на засыпку:
- Боишься?
Сделала улыбку:
- Боишься сам! Куда пойдем?
- Туда! Сюда! Вперед! Вдвоем!
Не знаю: близко, далеко?
Поскольку чувствую усталость:
Недолго ты сопротивлялась.
И соглашаешься легко.
А хоть бы малость поломалась!
Не поняла? Секрет открою.
Чтоб ты на будущее знала.
Что силы придает герою
Сопротивленье матерьяла!
6
А за столом соседним Некто
Сидит, икает и алкает.
Идея – с девой в даль проспекта
Идти – его не привлекает.
Ну что же, каждому – свое.
Он думает, что даль – туманна.
Желая озарить ее,
Вдохнул сиянье из стакана.
И погрузился в забытье.
Раздался гул. Прогнулся пол.
Стакан подпрыгнул. Треснул стол.
В дыму знакомая осанка –
15 лошадиных сил –
С бутылками официантка.
Догнал груженую. Спросил:
- Где счет?!
И повернулся к Маше.
Девчонки нет!
Ушла с другим?!
Да-а-а! Тут не Греция! Тут Рим!
Тут надо вечно быть на страже!
Уже и Музу увели!
В стакане лают кобели.
Какой им смысл в такой-то краже?
О кражах только говорим,
Не замечая, что горим.
Вернулась!
Будто бы другая!
Таких я не видал нигде!
Через плечо коса тугая
Течет, на перси набегая,
Как волны по живой воде.
А на височках – по звезде.
Реснички – мех! Сияют глазки!
В устах щебечут соловьи!
И вся она – из русской сказки!
- Сильны достоинства твои!
А где мои густые краски!
- Сходила, вымылась под краном!
- В твоих ладошках навсегда
Воскресла мертвая вода!
Коль упаду на поле бранном,
Воды в ладошках принеси,
От имени Всея Руси,
Чтоб стал татарин гостем званным!
Целуя пальчики твои,
Воскресну! Только напои!
А что случилось с рестораном?
Он пуст и тих. Сидим вдвоем!
И скоро гаркнут нам: па-а-адъем!
И мы покинем поле боя.
Вдвоем куда-нибудь пойдем,
Дальнейшей жизни планы строя.
И хорошо, что про героя
Всего не знаешь. И смеешься.
Девичий смех!
В нем – свет!
В нем – суть!
И хочется к тебе прильнуть!
Но где же счет?!
Пока дождешься,
Вся жизнь успеет промелькнуть!
Сходил и выяснил, в чем дело.
Официантка в дым пьяна.
Спит, положив большое тело
Вблизи огромного окна.
Оставим ей фужер вина!
А параллельно с ней, на пледе,
Объяв рукой могучий стан,
Казалось, необъятной леди,
Администратор, в доску пьян.
Оставим на столе стакан!
Не пропадать добру – креветку
Берем с собой. Нам все же – в путь.
В провинциальную газетку
Креветку можно завернуть?
Нельзя?
Гори она огнем!
Хочу, чтоб синим было пламя!
В газетке барабанил днем.
А в ресторане – вечерами.
За что особо похвали:
Владел художественным свистом –
За деревянные рубли
Служил эпохе публицистом!
Прощай, Эпоха!
Мы пошли!
Темна утроба гардероба.
И соблазняет рифмой «гроб».
А мы заглянем в гардероб.
И навсегда уйдем из гроба.
Уйдем с таким салютом, чтоб
И мертвым в мире стало ясно,
Что мы сидели ненапрасно,
К своим прикованы местам.
Что ночь прозрачна и прекрасна,
И небо – в звездочках!
Я там
Глотну открытого пространства
И заплачу по всем счетам!
Поскольку жив и в полной силе.
И, что важней всего, не пьян!
Швейцар – одной ногой в могиле.
Уснул.
- Товарищ ветеран!
Мы тут с девчонкой покутили…
- И на здоровье. Мне-то что?
- Да в гардеробе - два пальто.
А гардероб враги закрыли.
- У-у-у, эта язва-молодежь!
Какая наглость – в каждом рыле!
То не враги, а я! Забыли:
Враги в Сибири лес рубили.
И тоже мерзли без одеж.
Я тех врагов пытал в подвале.
И гнал их на лесоповал.
Враги повсюду план давали.
Три нормы – на лесоповале.
И в шахте уголь добывали.
Я с немцами не воевал.
В тылу победу я ковал.
И если б только мне сказали,
Я б вас на месте расстрелял!
- Спасибо!
Как зятья и снохи?
- Едва задремлешь на посту –
Разбудят. Сон – под хвост коту.
- Что ж, получи на чай за вздохи,
Мы покидаем ресторан!
7
Швейцар захлопнул дверь эпохи.
Взорвался мой цветной стакан!
В окно ударили сполохи!
Метнулся обнаженный стан!
Из крыши вышел столб огня!
Покров небесный разрывая,
До звезд восстала мощь живая!
Секунда ночи – ярче дня!
На рельсы встала тень трамвая,
Стекла осколками звеня.
Взрывной волной перевернуло
Пространство-время.
Грохот!
Крик!
Оглохла девочка от гула.
Лицом к моей груди прильнула.
Укрыл рукой.
И в тот же миг
Дыра небесная зевнула.
И медленно в себя вдохнула:
Стол, барабан, обломки стула,
Официантки медный лик,
Оркестров жесть, бутылок груды,
Три уха штатного Иуды,
Под рестораном был завод –
Он тоже выплыл в небосвод,
Колонной вылетели танки,
Фонтаном – рваные рубли,
В реке «Агдам» и – минтая банки,
Шестого флота корабли,
Живые трупы и останки,
Лопаты с комьями земли,
Потом отдельные летели
И в световой струе блестели
Шестерки, дамы, короли,
В авто, манто и неглиже,
И много прочих «М» и «Ж»,
Сапожки, туфельки, колготки,
Акселератки, профкрасотки,
Монгольский хан, татарский царь,
Огромный гроб, в гробу – швейцар,
В парадных маршальских штанах,
В геройских звездах, в орденах!
Явилась полная Луна.
Спокойно местность озарила.
Установилась тишина.
И Машенька глаза открыла.
Поцеловать бы их сейчас,
Но я боюсь девичьих глаз!
Глубоких. Голубых. Печальных.
В них полон смысла весь объем.
И ночью явственней, чем днем,
И чище всех колец венчальных
Звенит вопрос: куда пойдем?
Глаза девичьи – это суд!
В них – ни намека на условность.
Отчаяние и готовность
Идти туда, куда ведут.
Прямоугольное пространство
Синеет стеклами бесстрастно.
Стоят дома кубами льда.
Асфальт. Панели. Провода.
Провинция или столица?
Сентябрь. И скоро холода.
Дождь моросит, а ветер злится.
А из Батыева следа
Индустриальный дым струится.
Куда по тем следам идти?
Здесь город-сад хотел цвести.
Но города теряют лица,
Не успевая обрести.
И Храм в молитве золотится,
Над головой воздев кресты.
Космический телеэкран
Отпел последние куплеты.
Спят пролетарии всех стран,
Домохозяйки и поэты.
Функционирует фонтан
Перед театром оперетты.
Спортсменка страшная с веслом
Стоит одна. И смотрит хмуро.
Просвечивает арматура,
Проверенная на излом.
А прутья городской ограды,
От лишней силы и досады,
Тугим завязаны узлом.
И перевернуты скамейки.
Огромный призрак в телогрейке
Мелькнул и скрылся за углом.
Молчим. А надо говорить.
Едва ученье ленинизма
Собрался Машеньке раскрыть,
Бомж или призрак коммунизма
(Где видел я его харизму?!
Не вспомню!) Проявляя прыть,
Вернулся. Просит закурить.
Дал, не предвидя катаклизма,
Грозящего народ урыть.
Идем. А вот и – Главный Дом.
Там, за китайскими стенами,
Портрет, который вечно с нами.
Над государственным челом
Звенит стекло в тяжелой раме.
Антракт! В комедии иль в драме?
Какая завершилась треть?
Не знаю. Устаю смотреть.
Стекло звонит. Тревожен зуммер.
Очередной бессмертный умер.
Или собрался умереть.
Холщовый хлопает плакат.
Слова давно дождем размыты.
Но помню я слова молитвы:
Тонн, кубометров, киловатт.
От этих слов мороз по коже.
В стране рабочих нет крестьян.
Что ни крестьянин – то смутьян.
И что тут скажешь?
Э-э-эх!
И все же
Осенней ночью ветер пьян!
Деревья светятся стволами!
Из сердцевины рвется пламя!
В стволах вовсю гуляет сок!
Стоят деревья в пыльных сетках!..
Деревьям хочется в лесок!
Им не хватает птиц на ветках!
Заполнив звуковой изъян,
Поет невидимый баян.
Звенит трамвай. Гудит автобус.
Планета круглая, как глобус.
И где-то светят в океан
Подводные глаза эсминцев.
Стоим на площади вдвоем.
Решил вопросы датских принцев.
И не решил, куда пойдем.
Во мгле летает лист кленовый.
Он тоже рвется к жизни новой.
Сопровождает нас в пути
И красным пламенем пылает.
На землю падать не желает.
Желает ввысь себя нести.
Лети, кленовый лист, лети!
Ведь небосвод высок и гулок.
И звезды все – на высоте.
Настало время для прогулок.
Хоть времена теперь – не те!
Но если придавать значенье
Цветам глубоких снов людских,
То можно теплое свеченье
Заметить в окнах городских.
А значит, Город жив и светел
До самых каменных высот.
Поэтому я не наметил,
Куда нас нынче занесет.
1982-1985, 1990
От автора. Поэма не юная. Но опубликовать ее не удавалось – ни в те времена, ни в эти. Правда, включил я ее в одну из своих книг. Но тиражи наших книг такие, что хватает только раздарить знакомым. А публикация в сети позволяет надеяться и на обретение незнакомого читателя.