Хромая ночь вбивает гвоздь
Венеры в ситцевый манеж,
что небо, брошенное сквозь
твою межрёберную брешь,
перемололо в серый смог
всю мякоть тела и слова –
как не рождённый эпилог
тоскливо меркнет бирюза,
соединив печальный взгляд
с чертой гниющих облаков.
Из глубины дорожных страд
в туннель пуховых рукавов
инертно движется к теплу
твоё безтельное ничто,
без покаяний наготу
сокрыть и литься, как вино,
в стеклянный череп на столе
к рукам незыблемых волхвов,
целуя губы их весне
от благодарности сынов.
Среди которых был и ты,
распутно веривший в рассвет
над головою темноты
с венцом из раненных планет.
Но впился розовый закат
клинком кровавым в горизонт,
и шлёт заблудший космонавт
сигналы бедствия на фронт,
где укрывается земля
ковром могильных верениц,
между которыми змея
вползла за полосы ресниц,
разбив поверженный хрусталь
прозрения былых глупцов -
как незаполненный Грааль
для благодарности отцов
ржавеет ангнецким лучом,
что лижет золотое дно,
да одиноким палачом
рассёк холодное окно,
глядящее в твою постель
лицом серебряной Луны,
на побеждённую метель
среди целованной весны
и на смиренность по утру
внутри многоэтажных гнёзд.
Так расползаются по шву
дивизионы стылых звёзд,
и в горло тянется смолой
давящий шорох немоты -
ты отдаёшь себя порой
в ногую жертву темноты.
Ты отдаёшь себя. И ночь
вбивает в ситцевый манеж
тебя, как воплощённость точь-
в-точь искалеченных надежд.