* * *
С чернокудрявой головой
России величавый строй
Воспел он с мощью исполинской,
Задорный стук мечей и чаш,
Да милой Псковщины пейзаж,
Где ныне спит кудесник наш,
Любви не знавший материнской...
* * *
Ещё нет снега. Зелена
Закраин свежая отава.
Сухого осени вина
Взойди хмелеющая слава!
С землёй сроднился наш мужик.
В терпении — его отвага.
Днесь развяжи ему язык,
С любовью выжатая влага!
И, разрумянившись лицом,
Он запоет… О чем? Неважно.
И будет сей напев протяжный
Его трудов живым венцом.
* * *
…Из школы я бежал домой
Пристанционными путями.
Желтели стрелки фонарями.
И паровоз чернел живой.
И кочегар, уж пожилой,
Тер керосинными концами
Колеса красные, как пламя.
Дым накрывал меня волной.
Доныне жаль мне нестерпимо
Себя и юности, и дыма,
Растаявшего без следа!..
Бывало, что одна звезда
Меня встречала иногда,
Бывало — три по небосклону.
А я ещё не знал тогда,
Что это пояс Ориона
Был провожатаем моим,
Сквозь угольный сверкая дым…
* * *
Зачем в притихший огород
Выходит огородник старый?
Пусты природные амбары,
Их скоро снегом занесёт.
Потопит тесные дома
Снегов сверкающее бремя,
И молвит, почесавши темя
(Зима для русского ума
Философическое время),
Досужливый мужик: «Эхма!
Не избалованный судьбой,
Не набалованный природой,
Осталец русского народа,
Поплакать, что ли, над тобой?»
* * *
В крещенский вечер каждый год,
Храня обычай деревенский,
Кроплю водой богоявленской
Тайком калитку у ворот
(Атеистический народ
Ещё, пожалуй, просмеёт),
Углы у дома да окошки,
Дверь в сени с дыркою для кошки,
Воротца в снежный огород,
Где по синеющей дорожке
Креститься банька меня ждёт
(Крещу, хоть уж четыре раза
Искал в ней вор ковша иль таза,
Немытый, липкий, как беда…) –
Остатки лью в колодец смело:
Живая свежая вода
Родится наново всегда
Во срубе, инеем замшелом…
Ах, передать мне не дано,
Что чувствуешь, как видишь дно
Ведра, налитого водою,
Да под январской-то луною!
Хотя зимами жить трудней
И холодней, и голодней,
В морозы дышится свободней,
А чтоб в грядущее бодрей
Гляделось, помолясь, испей
Студёной влаги новогодней,
Как Божьей милости испей!
* * *
Замело городишки и сёла…
Жить зимою – немереный труд.
Ну а всё ж в освещённые школы
Краснощёкие дети бегут!
* * *
Уже краснеет тут и там
Рябина меж оконных рам,
И солью инея обильной
Пустые крыши холод сильный
Подсаливает по утрам.
Уже румянит детворе,
В детсад идущей на заре,
Носы и щеки, и ручонки
Морозных лужиц сладкий лед,
Уж на прогулку собачонку
Хозяйка сонная ведет,
Укутав плечики прилежно
В облезлый мех, сухой и нежный,
И мерзнет с нею полчаса,
И палкой отгоняет пса,
А то глядит на небеса…
Уже под вечер понемногу
Белеет грубая дорога,
И фонари, сливаясь в ряд,
Её ухабы золотят -
Наследство осени дождливой
В провинции несуетливой.
* * *
Военнопленных злым трудом
Построен неказистый дом,
Пред ним томлюсь я тенью смутной.
Вдали фонарь сверкает ртутный,
От сажи и мороза мутный,
Вблизи сверкает тёмный снег,
И грозно пьяный человек
Рычит на грозную дворняжку,
Напившись по погоде тяжко.
Ребенка тащат из яслей —
Уж хоть бы вырос поскорей!
Вон женщина, вся как усталость,
Как будто хлеба не досталось,
Хоть, глядя на ее живот,
Не скажешь, что голодный год.
За нею школьник неодетый
Ладошку греет сигаретой,
В чернилах синяя щека,
Словно страница дневника.
Ну скоро ли?! Вот замелькали
Фуфайки, куртки, шапки, шали,
Пальто с лисой, с песцом пальто,
Дубленка, шуба — все не то!
Так ожидая встречи грешной,
Лукавый шаг твой тороплю
И больше своего, конечно,
Твой день рождения люблю.
* * *
В широтах северного мира,
Где поздно хлебный злак цветет,
Старообрядческая лира
Под лад хозяину поет.
Груба его ладонь-коврига,
А песнь мягчит ему уста,
И многодумна, и проста,
Как похозяйственная книга.
* * *
Зауральский мужик суеверен,
Но и он посмелее вздохнет,
Как зелёные окна и двери
Побродяжка-весна распахнёт.
Отожмет, улыбаяся, косы,
И облепит ее малышня,
Как она, бестолкова, курноса —
Поколений далёких родня…
* * *
В коловратное время земное
Человек разнолико живёт:
Он приходит в сей мир головою,
А уходит — ногами вперёд.
Что с того, что в рубашке родился,
Кроток был или Бога гневил,
Быть собою на людях стыдился…
Нынче я четверых хоронил.
В прошлом годе — троих. Выносили
В те же двери жильцов домовин:
Путь-то им открывался один,
Только разные кладбища были…
* * *
Бьётся, бьётся рыба об лёд,
Мне она пример подаёт:
Претерплю, да опять скриплю,
Покричу, да снова молчу.
Налагает печать на уста
Материнской любви простота,
Робость детская предков-крестьян
(А крестьяне древнее дворян):
«Наши руки чернеют в труде,
Наши думы грубеют в беде,
Не дождать, как прозябнет оно,
Нашей правды скупое зерно,
Наше слово…»
* * *
Не гнушаюсь Отчизны отсталостью
(Чай, давно уж со школьной скамьи),
В прошлом многое сделалось малостью,
И лишь детские годы свои
Жалко острою светлою жалостью,
Как ребенка из пьющей семьи…
* * *
Вечер помню я один…
Печь краснелась, как рубин.
Ветер выл и вьюшкой звякал,
Бил в стекло сырым листом.
Я читал и над стихом
Тютчевским впервой заплакал.
Мне и прежде тяжела
Смерть Денисьевой была,
Да подкралося зимою
Горе чёрное иное:
Дом родительский сожгли.
Я стоял на пепелище.
Снег протаял до земли.
Дум и радостей жилище,
Мир, исчезнувший в огне —
Вот когда б заплакать мне!..
Мир, в котором рос да грелся,
Часто в зеркало смотрелся...
* * *
Полюбил я во всякие дни
Проходить мимо детского сада:
Дети, дети — одни лишь они
Чистоглазая наша отрада.
Взгляд одно, а ещё, кроме взгляда,
Не корыстна ребенка рука,
Хоть сжимают ладошки в кармашках
От конфет золотые бумажки —
Все его состоянье пока…
* * *
Неумолимая, у глаз с холодной тенью,
Зима-язычница, чтоб дух наш не угас,
Не мучает, но приучает нас
Ко христианскому смиренью.
* * *
Мороз! А сверлят мужички
Железо синее реки,
Зазябли уж, как окуньки,
Одни лишь голоса звонки.
Природа и зимой жива,
И люди живы однова,
Где закруглили берега
Великорусские снега.
* * *
Кто близких хоронил, тому с теченьем дней
Становится все ближе, все родней
Одно лишь кладбище, холмистое селенье
Отживших век. В субботу ль, в воскресенье
Всегда здесь люди есть: кто краской голубой
Железо молодит оградки дорогой,
Кто садит прутики страдальческой рябины,
Кто обновить спешит венок отцу иль сыну
(Бывает, и жене, но реже: жёны тут
Мужей, замечено, подолее живут),
Кто ладит, не спеша, высокую скворешню
Для местного скворца, певца природы вешней...
А день родительский, к примеру, ты возьми:
С венками, сумками, цветами и детьми
Все тянутся сюда по зелени тропинок,
Успевших зарасти с поминок до поминок.
У входа главного без вывесок и кровли
Видны прилавки оборотистой торговли.
Народ стоит; мелькают только руки над столом
С бумажным золотом и медным серебром.
У нас ведь принято на корм небесным птичкам
Конфеты, пряники, пасхальные яички,
Пшено разбрасывать; боюсь, что мы собак,
Бродящих отроду прикармливаем так
(Подобных особей, их здесь немало рыщет).
Но людям не до них: одни могилки ищут,
Другие уж нашли, на лавочках сидят
И плачут, и зовут, и в памятник стучат,
А третьи, осушив и слезы, и стаканы,
Глядишь, уже поют, поскольку стали пьяны...
Вот это грустно мне; да русский человек
Таков уж, видно, есть, его не переделать ввек.
А все ж ты приходи сюда, хотя однажды,
Затем что жить из нас никто не будет дважды.
* * *
Как рябь несудоходных рек
На старозаводском Урале
Льды молодые покрывали
И ели обряжались в снег,
И сном бодрящим засыпали –
Приспело время снегирей!
Дворы сплошь розовыми стали,
Как щёки той, что без затей
Выходит, заплетя косички,
Кормить синичек с рукавички
Из тяжеленнейших дверей!
* * *
Среди бескормицы и стужи,
Поклевывая постный снег,
Лишь воробей один не тужит,
Хоть краток воробьиный век...
А ты что тужишь, человек?
* * *
К утру всё холод предвещало:
Закат величественно-алый,
Сосед в фуфайке полинялой
И двор с подмерзнувшим бельем,
А также то, что я пред сном
Двойным укрылся одеялом.
Действительно, проснувшись, я
Живые вопли воробья
Услышал с улицы, с рябины.
Я встал, в окошко поглядел:
Как злая известь, снег белел,
Восток ознобом зеленел...
В дрожь приводящая картина!
К тому ж скрипящим тротуаром,
Окутан дымовидным паром,
Прохожий в шубе проходил,
По-русски широко сморкался
И рукавицей утирался,
Лицом же толст и красен был,
Должно быть, нутрией питался
Или древесну водку пил...
* * *
В чреде последних тёплых дней
Вдруг тронет холодком забота,
Что скоро понашлют дождей
Ханты-мансийские болота;
Потом из облачных зыбей
Повалит снег, а там Борей
Широкой Арктики ворота
Враз вышибет да вскачь коней,
Вовек не ведающих пота,
Пылая стужей из ноздрей,
Помчит с упорством постоянства
Морозить русские пространства,
Смирять российские умы...
Как будто не намерзлись мы!
Под низким пологом зимы
Не мы ли гнемся, как дымы,
Томясь, как лица без гражданства?..
* * *
Тяжёлый опустивши взор,
Генсек над "Кратким курсом" чахнет:
Мундир репрессиями пахнет,
Усы - "Герцеговиной Флор"...