В произведениях поэтики абсурда мы имеем дело как раз с мышлением, безупречным по форме, но “ложным” по содержанию, каковым и является абсурдная логика Смердякова или Дон-Кихота. Ни для героев, ни для авторов-абсурдистов в этом случае поэтические внутренние формы (в том смысле, в каком их понимал Гумбольдт) не являются определяющими, напротив, перед лицом сверхзадачи художника — довести ситуацию до абсурда — они теряют установленное Гумбольдтом для всех поэтических произведений доминирующее положение.
В этом смысле поэтика абсурда — явление не поэзии, но прозы. Она является прагматическое системой, которая малейшим нарушением логики способна дать ощущение “ложного”, а сталкиванием антиномий — ощущение абсурдного. . До тех пор, пока в произведении определяющей остается логическая сторона, уничтожающая в процессе самопознания героя неизжитые фантазии, неразвенчанные иллюзии, мы можем говорить об абсурде или поэтике абсурда.
Что качается поэзии, то не выходя из сферы абсолютного духа мы должны априори исключить из объектов рассмотрения все фантазийное и иллюзорное. Ведь есть поэзия Лермонтова, которая является редуцированием идей Пушкина, их охладительным ливнем. Таковы "Пророк", "Три пальмы", написанные не как подражание, но как отрезвление. "Глаголом" жечь "сердца людей" бессмысленно, люди бессердечны и будут бросать "бешено каменья" в пророка, сообщившего им о своей исключительности, что "Бог гласит его устами".
Но написано не для подражания и не для опровержения - это плач по Пушкину. Пушкин - это не ложно, которое надо отрицать - это несомненно, пророк,
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка...
Но его гибель можно было бы предотвратить, если бы в нашем мире можно было бы допустить иллюзии. И Лермонтов понимал, что фантазии надежды и иллюзии губительны не только для самого поэта, но и для того, чей метод не позволяет фантазии рождать самому, но только пользоваться чужими. Таков был он сам, берущий произведения Пушкина и спускающий на грешную землю небесные мечтания великого поэта. То есть приводящий иллюзии к абсурду. Это уникальнейший метод внестилистической пародии - и отнюдь не комический, а трагический принцип.
Сказание «Три пальмы» было написано в эпоху Николая I, которая характеризовалась удушением любых идей, и поэтому у Лермонтова использован эпитет «почва бесплодная» и образ засушливой пустыни, на которой остался один оазис с водой для пристанища путников, который аллегорически обозначал поэзию, которая еще жила, а в ней Пушкина и Лермонтова.
Родник между ними из почвы бесплодной,
Журча, пробивался волною холодной.
Почва бесплодная была уже в "Тучах" - там тоже олицетворяла эпоху Николая I, бесплодную, бездуховную, не способную к восприятию поэзии.
Он, Лермонтов, холодный сверкающий родник. (Да, Лермонтов именно блестящий, именно холодный и чистый!) Находится в тени Трех пальм - Пушкина.
Ничей благосклонный не радуя взор - благосклонным может быть взор читателя, уже отсюда критикам бы догадаться....
Пушкин представлен в виде трех пальм – почему трех? Потому он для Лермонтова он представлял собой что-то божественное, как Троица.
Лермонтов- ручей, о чем говорит эпитет «Хранимый под сенью зеленых листов» и он благодаря им вырос в стихах, его не засыпало песком, он понимал, что Пушкин его старше, выше. А сам совсем молодой, и очень нуждается в поддержке.
Пушкин (пальмы) начал роптать, что никому не нужен, не замечая под собой родник, что нужен он Лермонтову только во всем мире. Бог услышал его ропот и послал людей (там женские руки и очи - главное).
Их смуглые ручки порой подымали,
И черные очи оттуда сверкали...
Люди срубили три пальмы - убили Пушкина - и воспользовались им.
По корням упругим топор застучал,
И пали без жизни питомцы столетий!
Одежду их сорвали малые дети,
Изрублены были тела их потом,
И медленно жгли до утра их огнем.
Важно, что тут редкий случай Лермонтовым используется метафора . Обычно он метонимиями пишет. "питомцы столетий". Да, Пушкин именно питомец столетий!
Без светоча, точнее тени, родник стал засыхать.
Напрасно пророка о тени он просит -
Его лишь песок раскаленный заносит
И осталось ему недолго. Лермонтову осталось жить два года. Он высыхал, потому что его метод - reductio ad absurdum. А когда нет поэта, чьи стихи можно редуцировать, нет живительной тени, поэт - безупречный логик увядает.
Метод reductio ad absurdum в поэзии не так очевиден, но Белинским в Лермонтове почти угадан как безотрадность и безверие:
"В первых лирических произведениях Лермонтова, разумеется, тех, в которых он особенно является русским и современным поэтом, также виден избыток несокрушимой силы духа и богатырской силы в выражении; но в них уже нет надежды, они поражают душу читателя безотрадностию, безверием в жизнь и чувства человеческие, при жажде жизни и избытке чувства... Нигде нет пушкинского разгула на пиру жизни; но везде вопросы, которые мрачат душу, леденят сердце... Да, очевидно, что Лермонтов поэт совсем другой эпохи и что его поэзия -- совсем новое звено в цепи исторического развития нашего общества".