Автор Роберт Льюис Стивенсон родился 13 ноября 1850 года в Эдинбурге, в семье потомственного инженера, специалиста по маякам. Среднее образование получил в Эдинбургской академии, высшее — в Эдинбургском университете, где сначала учился на инженера, получил в 1871 году за работу «Новый вид проблескового огня для маяков» серебряную медаль на конкурсе Шотландской академии, но потом перешёл на юридический факультет, который окончил в 1875 году.
Ещё в три года заболел крупом, что привело к серьёзным последствиям. По мнению большинства биографов Стивенсон страдал тяжёлой формой туберкулёза лёгких (по утверждению Э. Н. Колдуэлла, ссылавшегося на мнения врачей, лечивших или осматривавших писателя, — тяжёлой болезнью бронхов)[1].
Первая книга, очерк «Пентландское восстание. Страница истории, 1666 год», брошюра, изданная тиражом в сто экземпляров на деньги отца, вышла в 1866 году (уже тогда проявился большой интерес Стивенсона к истории родной Шотландии). В 1873 году вышел очерк «Дорога», носивший просто символическое название (несмотря на болезнь, Стивенсон много путешествовал). Через три года вместе с другом Уильямом Симпсоном он на байдарках совершил путешествие по рекам и каналам Бельгии и Франции. Стивенсон познакомился с Фрэнсис (Фанни) Матильдой Осборн. Эта замужняя женщина, бывшая старше Стивенсона на десять лет, увлекалась живописью и поэтому находилась среди художников, где в это время был и Стивенсон. Вместе с ней в Барбизон приехали шестнадцатилетняя дочь (будущая падчерица Айсабэл Осборн, впоследствии писавшая произведения Стивенсона под диктовку) и девятилетний сын (будущий пасынок и соавтор писателя Ллойд Осборн)[1].
В августе 1879 года Стивенсон получил из Калифорнии письмо от Фанни Осборн. Это письмо не сохранилось; предполагается, что она сообщала о своей тяжёлой болезни. Приехав в Сан-Франциско, он не застал там Фанни; измученному долгой и сложной поездкой писателю пришлось отправиться в Монтерей, куда она переехала. 19 мая 1880 года Стивенсон обвенчался в Сан-Франциско с Фанни, которой удалось развестись с мужем. В августе, вместе с ней и её детьми, он отплыл из Нью-Йорка в Ливерпуль. На корабле Стивенсон писал очерки, составившие книгу «Эмигрант-любитель», а, вернувшись, создал повесть «Дом на дюнах».
Стивенсон давно хотел написать роман, даже пытался начать, но все его замыслы и попытки ни к чему не приводили. Глядя, как его пасынок что-то рисует, отчим сам увлёкся и сделал карту придуманного острова. В сентябре 1881 года он начал писать роман, который первоначально хотел назвать «Судовой повар». Написанное он читал своим родным.
Когда с первыми главами и общим замыслом познакомился владелец детского журнала «Янг Фолкс», он с октября начал печатать роман в своём журнале (под псевдонимом «капитан Джордж Норт» и не на первых страницах). В январе 1882 года публикация «Острова сокровищ» закончилась, но успеха автору не принесла. В редакцию журнала приходило немало возмущённых писем. Первое книжное издание вышло (уже под настоящим именем) только в ноябре 1883 года. Тираж разошёлся не сразу, но успех второго издания, как и третьего, иллюстрированного, был бесспорным. «Остров сокровищ» (Treasure Island) принёс Стивенсону мировую славу (первый русский перевод был сделан в 1886 году), стал образцом классического приключенческого романа.
Стивенсон долго серьёзно не относился к своим стихам и не предлагал их издателям. Однако, женившись, вернувшись из США на родину, он сочинил 48 стихотворений, вызванных воспоминаниями о детстве, составил сборник «Свистульки» (Penny Whistles), отпечатал в типографии немного экземпляров для друзей (среди друзей Стивенсона были Генри Джеймс, шотландский писатель Сэмюэль Крокет) и на этом остановился. Вернулся он к стихам через несколько лет, когда сильно болел, переработал сборник и выпустил в 1885 году под другим названием. Сборник, вышедший у нас в 1920 году (и в сокращении) как «Детский цветник стихов» (существуют другие русские переводы названия)[2][3], стал классикой английской поэзии для детей и сегодня.В 1888 г. Стивенсон и его семья отправились путешествовать по южным морям. Одновременно он писал роман «Владетель Баллантрэ», который вышел в 1889 году (The Master of Ballantrae, русский перевод — 1890).
С 1890 года Стивенсон жил на островах Самоа[2]. Тогда же вышел сборник «Баллады»; в России пользуется большой популярностью баллада «Вересковый мёд» в переводе Самуила Маршака[5][2]. Последний роман Стивенсона «Уир Гермистон» (Weir of Hermiston, 1896), на который автор рассчитывал как на лучшую свою книгу, остался неоконченным[2].
Вместе со своим пасынком Ллойдом Осборном Стивенсон написал романы из современной жизни «Несусветный багаж» (The Wrong Box, 1889, русский перевод — 2004), «Потерпевшие кораблекрушение» (The Wrecker 1892, русский перевод — 1896, этот роман особенно ценил Хорхе Луис Борхес), «Отлив» (The Ebb-Tide, 1894).
На русский язык произведения Стивенсона переводили Константин Бальмонт, Валерий Брюсов, Юргис Балтрушайтис, Владислав Ходасевич, Осип Румер, Игнатий Ивановский[2], Иван Кашкин[6], Корней Чуковский[7]. Леонид Борисов написал о нём роман «Под флагом Катрионы»[8].
Стивенсон умер 3 декабря 1894 года от инсульта на острове Уполу в Самоа, ему было 44 года. C утра и до вечера он писал «Уира Гермистона», дойдя почти до середины. Потом спустился в гостиную, пытался развлечь жену, которая была в мрачном настроении. Собрались ужинать. Внезапно он схватился за голову и крикнул: «Что со мной?» К началу девятого часа вечера его уже не было в живых.
Перевод
Шкоты обледенели, парус не удержать, *)
Палуба, как каток, трудно на ней устоять.
Северо-Западный ветер, дует из всех сил,
Судно несет на утесы, только бы не разбил.
Слышали мы, ревела буря всю ночь до утра,
Но лишь с зарей увидали - перед нами скала,
По палубе еле скользили, падали с криком мы,
Но починив грот-мачту, новым курсом пошли. **)
Весь день мы боролись с ветром, чтобы на Юг уйти,
Весь день направляли шкоты, чтоб изменить пути,
Весь день на морозе бились с болью своей и страхом,
Ради спасения жизни трудились с большим размахом
Решили идти на Юг мы, там, где морской прилив,
Но Северный ветер поднялся и перекрыл залив,
Об скалы судно приткнулось, а там село наверху,
Охрана в подзорные трубы смотрела на берегу.
Снег ложился в селе на крыши, словно морская пена,
А в окнах огни горели, как театральная сцена,
В домах растопили печи, дымок поднимался в небо,
И мы, как будто вдохнули запах домашнего хлеба.
Колокола на церкви так радостно зазвенели,
Там начиналось служение, хоры дружно запели.
Все поздравляли друг друга с праздником, с Рождеством,
А дом на горе у моря, был мой родительский дом.
И мне показалось я вижу родных дорогие лица,
Мама в очках и папа, им было чем насладиться.
По стенам мелькали блики из топок горячих печек,
Фарфор так сиял на полках, светом огня помечен.
Я знаю, о чем говорили родные мои, не споря,
О доме, о сыне зимою, ушедшем в ревущее море.
Каким недалеким все же, я начал себя считать,
Чтоб в Рождество святое руки об шкоты рвать.
Свет маяка развеял мглу, непроглядный туман,
- Поднять брамселя на мачте, - скомандовал капитан.
- Нас опрокинет ветер, - Джексон, помощник крикнул.
- А, может, не опрокинет, – в ответ капитан воскликнул.
Корабль накренило сильно, но мы брамселя подняли,
И ветер погнал наше судно, только его и видали,
День ураганный кончался, на смену спешила ночь.
Мы вырвались из залива, сумели шторм превозмочь.
Все глубоко вздохнули от радости, только не я.
Что море спокойно сияло, не волновало меня.
С раскаяньем думал о доме, о матушке, об отце,
Как время летит, и стареют родные мои в тоске.
*) Шкот (нидерл. schoot) — снасть, предназначенная для растягивания нижних (шкотовых) углов парусов
**) Грот-мачта — наиболее высокая мачта т.е. мачта между первой (фок-мачтой) и кормовой (бизань-мачтой).
ОРИГИНАЛ
The sheets were frozen hard, and they cut the naked hand;
The decks were like a slide, where a seaman scarce could stand;
The wind was a nor' wester, blowing squally off the sea;
And cliffs and spouting breakers were the only things a-lee.
They heard the surf a-roaring before the break of day;
But 'twas only with the peep of light we saw how ill we lay.
We tumbled every hand on deck instanter, with a shout,
And we gave her the maintops'l, and stood by to go about.
All day we tacked and tacked between the South Head and the North;
All day we hauled the frozen sheets, and got no further forth;
All day as cold as charity, in bitter pain and dread,
For very life and nature we tacked from head to head.
We gave the South a wider berth, for there the tide race roared;
But every tack we made we brought the North Head close aboard:
So's we saw the cliffs and houses, and the breakers running high,
And the coastguard in his garden, with his glass against his eye.
The frost was on the village roofs as white as ocean foam;
The good red fires were burning bright in every 'long-shore home;
The windows sparkled clear, and the chimneys volleyed out;
And I vow we sniffed the victuals as the vessel went about.
The bells upon the church were rung with a mighty jovial cheer;
For it's just that I should tell you how (of all days in the year)
This day of our adversity was blessed Christmas morn,
And the house above the coastguard's was the house where I was born.
O well I saw the pleasant room, the pleasant faces there,
My mother's silver spectacles, my father's silver hair;
And well I saw the firelight, like a flight of homely elves,
Go dancing round the china plates that stand upon the shelves.
And well I knew the talk they had, the talk that was of me,
Of the shadow on the household and the son that went to sea;
And O the wicked fool I seemed, in every kind of way,
To be here and hauling frozen ropes on blessed Christmas Day.
They lit the high sea-light, and the dark began to fall.
'All hands to loose top gallant sails,' I heard the captain call.
'By the Lord, she'll never stand it,' our first mate, Jackson, cried.
. . . 'It's the one way or the other, Mr. Jackson,' he replied.
She staggered to her bearings, but the sails were new and good,
And the ship smelt up to windward just as though she understood.
As the winter's day was ending, in the entry of the night,
'We cleared the weary headland, and passed below the light.
And they heaved a mighty breath, every soul on board but me,
As they saw her nose again pointing handsome out to sea;
But all that I could think of, in the darkness and the cold,
Was just that I was leaving home and my folks were growing old