Когда вдоль печатей — коровьих лепёшек,
маршрут заверяющих, в целом, на север —
польётся тепло, то и мятлик, и клевер,
ежа, лисохвост и мышиный горошек
улыбку июня приветствуют браво
в мундирах зелёных, пошитых на вырост;
и стадо на прежний потянется выпас —
покажется мне (на мгновение, право),
что всё, как и прежде: и те же стрекозы
кружат вертолётами над эполетом
того лопуха, что закрыл прошлым летом
гнездо коноплянки. Эх, если б морозы
в горячее сердце не тыкали льдиной,
я мог бы считать, что по-прежнему то же
пространство, река; неизменная рожа
в зеркальной воде, ухмыляясь сквозь тину,
глядит на меня, вспоминая мальчишку,
исправно искавшего там, в отраженье,
приметы стабильности мира. Крушенье
надежды — обычное дело. Не слишком
хранят зеркала наши тайны. Тулупом
душевной рванине бывает согреться
привычнее, чем остывающим сердцем.
И тот, кто по жизни прослыл жизнелюбом,
мог быть им и присно, но метаморфозы
меняют подспудно хорошую мину
в рутинном спектакле.
Эх, если б морозы
в остывшее сердце не тыкали льдиной…