Альва – опутанный тканями нотный стан,
воплощённая кинестетика,
шорох шифона, щекочущий нос шафран,
траектории грации, льющийся в небо свет.
Альва танцует, взлетает поток комет
и рождает галактику.
Валентин наблюдает, расслабленный и безумный,
весь он – траурные цветы, золотые струны,
антрацитовое пугающее величие,
руки, оплетённые цепью рун,
непременно магических.
Но они не спасают.
Первые признаки поражения –
жар, удушье,
еле слышная поступь грядущего,
или скорее вибрация,
нарушающая течение её танца
и его взгляда.
Прикосновение –
это долгая нить легато
над нотами родинок на спине,
это хор краснокрылых ангелов на закате,
это музыка ритуалов, костров и крови,
Валентин приведёт её к богу, а бог багровый
от злости на них.
Становится холодно.
Земля обнимает воздух ветвями ивы,
орнаментом снега землю целует ветер.
Они умирают медленно, молчаливо,
последние люди на свете.
Затем расстаются,
и их разделяет стена перемены дат,
разное время года и время суток.
Это игра: кто первый посмотрит назад,
потеряет рассудок.
Но как удержаться?
Альва пишет ему: Валентин, позабудься, сжалься,
я придумала другого тебя, совсем на тебя не похожего,
он живёт со мной на семнадцатом этаже,
мы собираем будущее из прошлого,
становимся взрослыми, задумали малышей.
Но иногда пробивает синхронная меланхолия,
не к тебе руки сами тянутся – к алкоголю,
и орлица-боль вырывается из-под рёбер,
я вспоминаю,
что это чужая жизнь, золотая клетка,
чтобы я не сумела более танцевать,
как тогда, с тобой, невероятно редко,
почти никогда, но всё же...
Валентин отвечает: это ложь.
Рушится город, и я себя разрушаю,
да никак не разрушу,
уноси своё тело оттуда, спасай свою душу
агатовым амулетом, обетом молчания,
с ласточкам не улетела – лети с грачами.
Альва, бессмысленно имя в твоё отсутствие,
тщетно светится беспощаднейшим маяком.
Когда я усну – не задумаюсь ни о ком,
хотелось бы верить.
Связанным реинкарнацией
и бессмертием
даже руками бога не разомкнуться.
Но по обе стороны света не разобраться,
кто умер, а кто свихнулся.
/17.10.2017/