Окончание

ОКОНЧАНИЕ
Поэтическая повесть


После учёбы практика –
Как другая галактика.
Взяли меня в одну фирму
И, скрепив отношения договором,
Посадили за ширму
Перед монитором.
Был я, будущий специалист,
Умом бодр, душой чист,
Без спесивых замашек
И карьериста нахальства
И, что говорило начальство,
Послушно брал на карандашик.
Стиль жизни офисной меня радовал,
Ведь был этот стиль стильный
И желанья мои предугадывал:
Я такой приходил весь цивильный,
При галстуке и в костюме,
Утопая в парфюме,
И рабочее время тем скрадывал,
Что в кабинеты соседей заглядывал,
Смотрясь как яппи с плаката,
Мол, молод, богат и ничто мне не ново,
И кивал оптимистично: «Здорово, ребята!»
А мне сонно отвечали: «Здорово».

Мой начальник был немец
По фамилии Демиц.
Он вызвал меня в день самый первый,
Чем страшно взвинтил мои нервы.
Я вошёл бледен, как приведение,
Он встал с кресла в кабинете своём,
Где одна из стен была окном,
Было духа расположение
Его то серьёзным, то чуть-чуть шутливым,
И он сделал мне наставление,
Произнеся прононсом гневливым:
«Топро пошаловать ф офис.
Помните, тут рапотают профис!» –
И на том свою кончил речь.
Казалось, гора с его рухнула плеч,
И обратно в мягкое кресло
Плюхнулись его чресла.
Я ж кивнул в ответ
Нельзя охотнее
И, оставив его кабинет,
Потопал куда беззаботнее
После такого разговора
Вдоль коридора,
Понимая, что речь его
Означает – бояться мне нечего.

И я ничего не боялся
Совсем
И успешно справлялся
Со всем:
То есть орудовал дыроколом,
Притупившимся и неудобно тяжёлым;
Заливал потоком весёлых
Анекдотов секретарш полуголых,
Чьи осиные талии
Венчали со стразами пряжки
Ремней из Италии,
А их блестящие ляжки
Озорно задирали
Строгие мини-юбки,
Когда они нежно брали
Телефонные трубки,
Изображая в такой момент,
Как им важен звонящий клиент
И их пламенное желание –
Ему уделять внимание;
Я сшивал папки новых дел
И готовил кофе на весь отдел,
Отвечал на чужие звонки
И, если о важном шёл разговор,
Сообщал, что я стажёр
И помочь мне им не с руки.
Из наисложнейшего, чем нагрузили меня,
Было составление повестки дня
Собрания акционеров,
А потому ещё масса примеров
Существует того, чем маялся я,
Но привело всё к тому, что с разбегу
Влюбился я в старшую коллегу.
Сошлись мы впервые в столовой
За супом с крупой перловой,
Которому странно много внимания
Уделяла женская компания,
Сетуя, что не по рецепту
Он сварен.
Я, галантно коварен,
Решил внести свою лепту
В их обсуждение
И сыскать сих дам благоволение.
Я подсел к ним, ни с кем не спорил
И каждому мнению вторил,
А также развлёк всех, слегка рассмешив,
И женский одобрил меня коллектив.

Сначала
Я её не приметил,
Помню лишь, она молчала
И взгляд её был светел.
Но через день мы встретились снова
В обеденный перерыв в половине второго
У кофе-машины за углом,
Где в это время треть
Коллектива собиралась погалдеть
О том, о сём.

Она больше молчала, чем говорила,
Элегантно засунув в карманы руки.
Одевалась просто, но мило,
Носила исключительно брюки.
Исключая цветастое и броское,
Цвета предпочитала тёмные,
И были вещи её грустно скромные.
Телом не кожа и кости, не тут и там плоская,
Не жертва истощенья вреда,
Но изящно худа,
Вся хрупкая стройность и гибкая грация,
И, других вынуждающие надрываться,
Ей давались они без труда.

В целом ранимой казалась она:
Голова
Нежно наклонена,
Рукава
Рубашек и кофт – до запястий,
Но главное – глаза, полные страсти
И одновременно невинные,
Как и её волосы – шикарные, длинные,
Но назад убранные строго, –
Вот чем она
Наделена
Была от Бога!
И как же эти глаза говорили много!
В них смешались развратница и недотрога:
То были глаза обманутого ребёнка,
И просматривалась в них тонко
Мука душевной боли,
Подавленная силой воли;
То были глаза похоти острой
Жрицы любви, которую изгнали сёстры,
И надломленная изнывала в них страсть,
Потерявшая свою власть,
А потому и власть над собой,
Став сама себе тюрьмой.
Девственная грациозность
И сексуальная одиозность,
И femme fatale, и одуванчик божий,
И монахиня, и блудница…
Вот такая незаурядная сотрудница.

Ни на кого она не была похожей,
А потому не привлечь не могла –
Слишком другая была,
Что других женщин ранит,
А мужчинам нравится.
«Да, – думал я, – мне с нею не справиться.
Разве такая со мной встречаться станет?
Мне двадцатник стукнул только,
А ей, ей вон уже сколько –
Ей уже двадцать пять!
Эх, пошлёт она меня погулять,
100%, что не приметит.
Да, ничего мне с нею не светит.
И вообще. Пора мне стать уже зрелым
И заняться делом».
А вокруг было как раз много дел.
Но заняться ими я не успел.

Как-то мы обменялись с ней парой слов,
Потом раз разговорились,
И вдруг глаза её в мои устремились,
И рассудок мой был таков,
И превратился я в её чар улов.
То было видно невооружённым глазом,
Меж нами протянулась невидимая нить,
И все коллеги разом
Над нами начали трунить,
Точней,
Надо мной, не над ней,
Так как она была взрослей
И видела моё замешательство
В виду этого обстоятельства,
Что не удерживало никак
Остальных от подстрекательства:
«Слушай, ну нельзя же так!
Сколько можно тянуть?!
Ты тянешь – аж жуть!
Познакомься поближе с ней как-нибудь». –
«Женщины не любят трусов». –
«Она вся из сплошных плюсов». –
«Да в ней положительного через край,
Пригласи её как-нибудь на чай».
На меня сыпались советы,
Как в детский праздник из хлопушки конфеты,
Да и к ней подходили и, приобнимая,
Твердили вкрадчиво: «Дорогая,
Ну возьми ты его под свою опеку,
Не пропадать же вот так человеку!»
Наконец, притормозив у моего стола:
«Что-то я чай так давно не пила», –
Сказала она, поразив, как гром.
Я привстал, откатил свой стул
И замедленно в ответ кивнул,
Сказав: «А давай сегодня попьём…» –
«Ну давай. Только вдвоём, –
Добавила она шутливым тоном. –
Возьми мне чёрный с лимоном.
И не пристало в казарме чай пить генеральше,
Так что увези меня отсюда подальше».
И тут она расхохоталась
И до вечера распрощалась.
Так мы стали встречаться с нею,
Осуществив всеобщую затею.

Но были наши отношения всё же
Странно на дружбу похожи.
В офисе, погружена в дела,
Строгой
Недотрогой
Она была,
Прикасаться не разрешала,
Но и от себя не отпускала,
Доводя мою страсть до накала,
Но я возражать не смел
И слушал её наставления
Касательно офисных дел,
Как слушают проповедь гения.
Обедали мы вдвоём
За небольшим столом,
Держась ото всех особняком
И рабочие обсуждая вопросы.
Когда же пустой посуды
Гремящие груды
Заполняли вокруг подносы
Под конец перерыва,
Она мне улыбалась игриво,
И вознаграждало моё терпение
Одобрительное прикосновение
Её руки к моей,
И я благодарен был ей.
Зато как с работы выйдем, так сразу
Под руку она брала,
Будто меня берегла
От сглазу.
Но, хоть под руку брала она меня,
Руководим ею был я
И она решала, куда мы пойдём
И каким путём.
И мы шли сквозь сумерки снежные…
Но не трогательно-нежные
Говорились нами друг другу слова,
А такие, что кругом шла моя голова.
Бывало, в дворовой арке
Или в безлюдном парке
Нами делалась остановка,
И она, щурясь, как плутовка,
И положив мне локти на плечи,
Говорила страшные речи:
«Ах, как ты смотришь своими
Глазами серо-голубыми…
Да ты знаешь, ты ими
Любое женское сердце тронешь.
Ну вот как такого прогонишь?
Что ж мне делать с ним, боже!
И жалко тебя как-то тоже…
Ведь я знаю, как мыслят дети.
Надеешься, ты второй или третий?
Эх, дурачок ты мой,
Ты у меня даже не двадцать второй.
Ну что вылупился, школота?
А ещё я сирота.
Умерла мама год назад,
Как погиб в аварии брат,
Прямо как дней хотели праздновать сорок…
Как же мне брат мой был дорог,
Мой старший, любимый брат!
Был дороже на свете всего!
А как был он всегда мне рад!
Да, он был. И вот нет его.
И за что мне судьба такая…
Разные были у нас с ним отцы,
Оба неверности образцы.
Да и я сама, посмотри, какая…
Я же просто… исчадье рая!» –
И тут засмеялась так звонко и мило,
Что всё сказанное моё сердце забыло.
А она, улыбнувшись вяло,
Хитрым голосом продолжала:
«Интересно, как выглядела она…» –
«Кто?» – «Да твоя одна.
Или было у тебя их аж целых две? –
И, смеясь, трепала по голове,
А потом рассуждала опять: –
Конечно, могла бы тебе я отставку дать,
Но как такого погубишь?
И так не знаю, кому себя отдать,
А ты меня всё-таки любишь».

Я был поражён до души глубины.
Её прошлое было загадкой.
Я видел тревожные, чёрные сны,
Следил за каждой её повадкой
И как-то, не выдержав, украдкой
Попросил рассказать о бывших,
Мою ревность столь распаливших
Ретроспективно.
И услышанное было противно
И даже отвратительно,
Но я сознавал, что ей всё то простительно.
Вспоминал я потом не раз
Откровенный её рассказ:

««В детстве много ездила я
В летние лагеря.
Отправляла меня туда мама.
Вот было счастье! Но такого бедлама
Нигде я потом не встречала.
То и было всему начало.
Кому было десять, кому двенадцать,
Но вели себя на все шестнадцать:
То покурим, то выпьем, то дискотека…
В общем, рай для растущего человека.
А что ему, растущему, ещё надо?
Нацеловывалась я там до упада,
А ещё много смотрела порно
И не считаю, что это зазорно,
И так научилась быть уверенной,
А не стыдливо-потерянной,
Когда ко мне подходили мальчики.
Когда же в школе в душу проник
Моих сверстниц змей интриг
И начались сплетни и скандальчики,
Я оставалась в стороне,
Настолько всё это было не по мне
И иным я видела свой досуг
И так я оказалась вдруг
Среди девочек избалованных
Вниманием молодых мужчин
И большой был вбит клин
Меж мной и сообществом нецелованных,
Которых я не замечала
И всегда, что хотела, то получала.
А этим в парнях всё не так и не этак!
Не терпела я этих пустых кокеток,
Как и божьих одуванчиков пугливых,
Осторожных и поучительно стыдливых.
Я девочкой была любвеобильной
И хоть хрупкой, но сильной,
И их просто не понимала.
Ведь парней интересных вокруг немало!
Если парень не страшный, если с искрой,
То пусть будет на время мой
И хорошо, если "плохой".
Мне "правильные" казались скучными
И пугающе неразлучными.
Вот вдруг он мне разонравится,
Я с ним расстанусь, а он отравится?
Или прилипнет, как овод,
И корить будет нудно!
А вот с "плохими" расстаться нетрудно
И всегда легко найти повод
И когда знакомиться подходили они,
Я давала свой номер и говорила: "Звони…"

То было время счастливых событий
И будоражащих открытий:
То ко мне в гости, то я в гостях.
У обоих блеск игривый в глазах.
С родителями знакомство,
Отцов взгляды грозные
И с мамами разговоры серьёзные,
А затем страсти вероломство -
Идём в свою комнату и дверь на замок
И на час-другой анатомии
Начинается урок:
Тело плавает в истоме и
Кружится голова,
Шепчутся слова
Воспалёнными губами
И что творим не понимаем сами.
Родители на кухне пьют чай
Или в гостиной смотрят телек,
А на моих плечах будто невзначай
Уже нет бретелек,
Рубашка ещё на мне,
Но полностью расстёгнута,
Я прижата к стене
И шея моя изогнута
И сыплются на неё поцелуи,
А по лбу бегут пота струи
И мурашки по коже,
И ноги млеют от мелкой дрожи,
Когда кольнёт шею лёгкий укус...
Мы пробовали всё на ощупь и на вкус
И два полураздетых тела
Доводили себя до предела.
Потом всё вытрем, проветрим, в себя придём
И я спрячу в сумке салфетки.
Знали б родители, что творят их детки!
Но они не догадывались ни о чём.

Так было в школе. Но, само собой,
Как отпраздновали выпускной
(Где, предчувствуя взрослой жизни начало,
С полуголой грудью я блистала
В платье цвета лазури)
И разбежались по вузам,
Все избавились от подростковой дури
И настало врем иным союзам,
Так как все как один
Мальчики стали превращаться в мужчин.
Но и завистниц умножился хор.
Особенно если парень с деньгами
О нём одном и разговор
И, добавив «Только между нами…»,
Сплетни и бредни наш суд бабский мелит,
Всё никак его не поделит.
А уж если какая себе его урвёт,
То за такое грехопадение
Общественное мнение
Её взведёт
На эшафот.
Признаюсь тебе, терпение
Не моя сильная сторона.
Я предпочла остаться одна,
Чем множить чушь
Этих ревнивых клуш,
В их игры не играла
И гордо и молча изнывала.
И в этот недобрый час
Появился у меня как раз
Ухажёр со стороны, не из моего вуза,
И освободил меня от одиночества груза.
Я его не любила,
Но чувствовались в нём надёжность и сила
И я его к себе допустила.
К тому же
Он был учтив, одевался опрятно
И парней подруг был явно не хуже,
А знаешь как одно это уже приятно,
Когда вокруг такой торг
За мужской восторг!
Видя, что он меня любит,
Я подумала: «Пускай будет.
И баста!»
Но виделись мы не часто -
На другом конце города жил он, на краю,
И учился в тех же краях
И чтоб подержать руку мою
Ехал полдня на перекладных,
А потом и обратно. В общем, страх!
Потому встречались мы на выходных.
Но дистанцию с ним я держала.
Меня радовало и утешало,
Что он у меня есть
И в моих же глазах
Это мне делало честь.
Он не бывал у меня в гостях
И я не бывала у него.
В общем, не было у нас с ним ничего.
Так, собъёмся с друзьями в кучку,
В кафе посидим,
Потом, взявшись за ручку,
Пойдём гулять с ним
По проспектам и площадям,
А там стемнеет и нам
Пора по домам
И он едет в свой район спальный,
А я к себе.
Но не думай, что он был печальный
Влюблённый, что я его терпела.
Я относилась к нему, как к судьбе,
А он был человеком дела:
Что спрошу разузнает,
Никогда не опоздает,
Надо будет – защитит
И душа за него не болит,
Как не болит она за гранит.

Но, бывало, встретимся вдвоём,
В кафе зайдём,
Сядем попить кофе или чаю…
И о чём говорить не знаю.
Так с ним
Почти молча и сидим
Или вымолвим пару слов ни о чём,
Пока по глотку из чашек пьём.
Я думала: «М-да… Скучновато.»
И осознавала тогда,
Что его утрата
Не опечалит меня никогда,
Что вокруг другие ребята
И всё заканчивается когда-то
И, я верила, время настанет
И он ездить за мной устанет
И всё как-то сойдёт на нет,
Ведь у судьбы есть на всё ответ.
А пока был со мною хоть кто-то,
Чья грела мужская забота
И я была рада,
Что спасена от одиночества яда,
Что вокруг завести грязь,
А мы с ним ходим, смеясь,
И смотримся мило
И, конечно, мне льстила
Его физическая сила,
В нём чувствовался опыт,
Он не был ревнивцем многострадальным,
В глазах которого гневный ропот,
А был уверенным, пунктуальным
И когда он меня встречал
Я выходила, как королева на бал,
И пускай нас все видят
И ненавидят.
Но в разы больше, чем мне,
Он нравился маме и всей её родне.
Они его день и ночь хвалили,
Говорили, чтоб чаще мы вместе были,
И тем несносно на меня давили,
А меня если кто-то доймёт,
То я поступаю прямо наоборот
И разуму назло.
А тут такое ещё произошло –
Само собой,
Мне стал нравится другой,
Из моего института, кстати, и
Я не скрывала своей симпатии
И он вроде бы своей тоже,
В общем, казалось на взаимность похоже.
Был он с моего факультета.
Но кончалась весна, наступало лето,
Начался сессии аврал
И хотя он меня вроде бы подмечал,
Но ко мне его отношение
Затмевало к учёбе рвение,
Что меня очень огорчало.
Плюс я подумала сначала
Нужно со своим разобраться
Прежде, чем с этим встречаться.
А мой вдруг звонить перестал
И третью неделю подряд пропадал
И тут поняла я всецело,
Что мне до него нет дела,
Что его отсутствие мне не досадно.
Не звонит – ну и ладно.
Да и вообще скучно было с ним.
А вот что не складывалось с тем, с другим,
Вот это не радовало
И, казалось, жизнь мою скрадывало.
И жизнь моя опустела.
Я сидела без дела,
Сдав сессию,
В свою комнату, как мышь, забившаяся,
Так и не влюбившаяся
И невольную агрессию
Испытывая ко всему миру.
Тут ещё узнаю, что на лето на дачу
Уехал тот мальчик… И вдруг на квартиру
Однокурсница всех зовёт отметить сдачу.
Я, с половиной людей не знакома
И на весь мир зла,
Естественно, никуда не пошла
И осталась дома.
Но мой разговор услышала мама,
Сидевшая с тётей на кухне,
И тут началась драма:
«Иди погуляй, не тухни!
Что ты, как старая, сидишь взаперти,
Не дойдёшь никак до входной двери,
Когда тебе год жить до двадцати?!
И поклонника своего бери,
Он нам всем очень нравится,
Настоящий мужчина, не пьёт, не курит
И видно, что со всем справится
И что тебя не дУрит.
Скажи, почему
Не позвонишь ему?
Что одна сидишь целые дни?!
Позвони, позвони, позвони!..»
Тут я психанула, само собой,
Набрала своему и сказала:
«Идём сегодня в гости с тобой.»
И хотя три недели я его не видала,
Он согласился как ни в чём не бывало.
Так, выслушав наставления мамины,
Поехала я праздновать экзамены.
Приезжаем туда, а праздник в самом разгаре:
Тут дурачатся в пьяном угаре,
Там в любви признаются в углу,
На балконе курят, играют в карты на полу,
Басы выбивают колонки,
Так что болят барабанные перепонки.
В общем, как будто всем весело.
Я куртку на крючок повесила
И сквозь шум и гам кутерьмы
Пробрались на кухню мы
И кухонного столика по разные стороны
На табуретки сели, как на пни вороны.
Сидим, скучаем
И чем заняться не знаем.
Он не пьёт, я, в общем-то, тоже.
«Интересные у тебя друзья» -
Говорит он мне и мрачнею я.
И вскоре мы вновь оказались в прихожей,
А затем на улице, а потом в такси.
«Только ты не проси
Сказать куда едем, всё увидишь сама».
Я смотрю в окно. В окне дождливая тьма.
И догадываюсь, что меня везут
Туда, где невинность мою заберут,
И трусят мне это сказать,
Боятся
Мне в этом признаться,
Боятся, что могу я сбежать…
Но почему-то этот позор
Не подавил моего любопытства задор
К тому, что меня ждало.
Как ни крути, а привлекательно зло.

Отчего не противилась я, не знаю.
Пыталась потом понять, но втуне.
Снился мне почти накануне
Дня того сон, что иду я по краю
Обрыва вдоль поля. Полыхает лето.
Я в новое белое платьице одета
И иду по краю, глядя вперёд,
А из поля меня мамин голос зовёт
И тянет к себе, как магнит,
И от падения в пропасть хранит.
А в пропасти, слышу, шумит вода
И так любопытно взглянуть туда
На мощный горный поток с высоты,
На рвущую силу его красоты.
А голос родной всё зовёт меня,
От паденья храня,
Не умолкает
И тем меня лишь отвлекает,
И нет сил моих терпеть боле,
И поворачиваюсь крикнуть в поле,
Что мне надоели, что я уже большая
И... срываюсь в пропасть с края.

Так и вышло всё тогда.
Как-то невзначай
Он сказал: "Поехали кое-куда"
И чувствую, что оставляю свой край,
Оставляю его навсегда...

Как приехали к нему домой,
Овладел он аккуратно мной.
Но не в возбуждении было дело -
Я просто терпела,
Себе перед этим сказав, что ведь
Однажды нужно это стерпеть
И что возраст уже как-никак,
Пора, когда уже столько лет!
Так что почему бы и нет?
Ну сколько можно подобной быть детям?
Какая разница с другим или с этим?
Ведь будет всё то же
Только попозже.
И чего ждать, спрашивается,
Когда случай напрашивается?
Ну и вообще… интересно.»
Но скажу тебе честно,
Я к тому не стремилась.
Всё как-то само получилось.
Знала - впервые не будет чудесно,
Что будет больно и не ахти как,
Но что будет ТАК,
Конечно, представить себе не могла.
Эх, не хватает зла
Как вспомню как всё было
Пошло и уныло
И избежать легко всё то могла.
Но кто ж виноват!
А он ещё и два раза подряд...
Я его не остановила,
Предположила,
Что после того, что уже было,
Приятен будет второй раз...
Наивность - это так мило.
И посыпались звёзды из моих глаз…
И ни капельки страсти с моей стороны!
Мужчины… Они всегда удовлетворены,
Если оказались в постели
На голом женском теле.
Так и тот мой, уж кто-кто, а он
Был мной более чем удовлетворён,
Что никак обо мне нельзя было сказать,
Ибо сердцу, увы, нельзя приказать.
Да, таков уж женский менталитет:
Когда и кому скажем да или нет
Сами не знаем
И не понимаем
Отчего этому или тому
Отказать
Решаем
Или навязать
Разрешаем
Себя и почему.
Так и я. Ведь звонить не хотела!
А через час уже пускала в своё тело,
Чтобы, прекратит он когда,
Уйти он него навсегда.


Но я с самого начала,
Верь, не переживала,
Что лишилась не так и не с тем.
Не переживала, потому что... зачем?
И девственность, и женская честь –
Всё глупости на эту тему.
Вот создали из ничего проблему!
Девственность – что нет, что есть,
В себе перемены я не ощутила
И по ней моё сердце не ныло.
Единственное, что волновало,
Это чтоб мама не узнала.
А так всё то дикость средневековья
И топливо для злословья.
Но приятного было мало.
А после такого уж какая там разница!
И в сексе, как ни в чём другом,
Как в первый раз - так и потом.
Так расцвела во мне проказница:
Раз нет девственности –
Значит и терять нечего,
Был груз ответственности –
Долой с плеч его!
Зазнайства было
Хоть отбавляй
И оно било
Через край.
Смена случилась и в моём гардеробе:
Юбки открыли ляжки и
Пустилась я во все тяжкие,
Что никак не мешало отличной учёбе.
Но учусь на неделе, а по выходным клубы:
Вода, огонь и медные трубы
И много всякого
Двоякого…

А с тем встречаться мы так и не стали.
Ну не стали и ладно. И слава богу.
Значит в тот вечер так звёзды встали,
Ведь судьба нам всем выбирает дорогу
И не вернётся прошлое, как ни зови.
А ведь такая могла быть история любви…
Но главное в жизни - ни о чём не жалеть,
А о чём не жалеть не в силах,
То напрочь из памяти стереть,
Иначе будешь жить как на могилах.
И я не хочу, чтобы ты меня жалел
Даже самую малость,
Потому что унизительна жалость,
Она для тех, кто не зрел,
Либо слабых удел,
А я не слаба
И принимаю всё, что несёт судьба.
И судьба мне открыла щедро
Все свои недра:
Встречались романтики, и попадались подлецы.
Один так вообще мне годился в отцы:
Мне опыта не хватало
И показал он в постели мне нового немало
И один раз такое, что я сбежала
От него под утро, пока спал он, как труп.
Потом ничьих я долго не целовала губ.
Но такого больше не позволяла.
Думать, конечно, надо было сначала.
Но теперь уже поздно.
С тех пор с простодушием мы живём розно.
Мне тогда двадцать было.
Приключений хотелось - приключения получила.
И оказалось мерзким, что казалось мило.
А ведь прежде мне мнилось, что во мне есть
От всех в мире мужчин непонятный секрет,
И прячет его в себе моя честь,
А раскроет его только самый искусный.
Но вот то случилось – и секрета нет.
Такой вот опыт мой грустный.
Но поразительней всего то,
Что меня не неволил никто,
Но то, что с мужчиной тем было,
Что делать с собой запретила,
Я однажды с другим повторила
И не знаю сама почему.
Богу известно то лишь одному
И подсознательному моему,
Но я не смогу тебе то объяснить,
Как и сама себе простить.
И что больше всего обидно –
Это что ничуть за всё то мне не стыдно.
Жизнь обратно не отмотать.
И с тех пор для мужчин я как на ладони:
Будет им танец, и будет кровать
С фейерверком любовных агоний,
Коль не страшно будет ко мне подойти.
А кому страшно – тут уж прости,
Мне с неуверенными не по пути.
Я на настойчивых падка,
Даже если ведут себя они гадко,
Но с ними отказывают мне тормоза,
Когда они смотрят в глаза…». –
«Так ты ж подошла ко мне первой!»
Но она, глянув невозмутимо,
Отрезала: «Я была бы стервой,
Если прошла бы мимо», -
И, с минуту сохранив молчание,
Продолжила повествование:

«Я тебе вот что скажу
И по большому опыту сужу:
Желанье проверить себя на прочность –
Вот почва, на которой растёт порочность,
Вот преграда,
Встающая на пути,
Когда просто надо
Развернуться и уйти.
Но куда там!.. Ведь я же самая-самая!
Настолько самая, что не боюсь срама я,
Ничего не боюсь и всё смогу
И пусть жизнь сгибает в дугу
И будут в ней только сплошные случайности,
И все случайности будут крайности,
А самоуверенная безропотность
Пусть скрывает мою неопытность,
Но если мне страшно, не иду я назад,
А пугающему навстречу,
Пусть тем себе душу и калечу.
Зато докажу, что для меня нет преград
И, поверь, так приятно опять и опять
Себе и всем это доказать!

Да, много со мной всяких было.
Иных я и имена забыла.
Да что имена! Забылись и лица…
Да, даже внешность успела забыться,
Стёршись из памяти плавно
И оставив невидимый след.
Но зато веселились мы славно
И будет что вспомнить на старости лет.
И если б назад я вернулась как-нибудь,
То тот же самый выбрала б я путь
И всё бы повторила опять.
Под старость надо книгу о всём этом написать,
Чтоб на пенсии продавать.

А если мной пользовались… ну так бог им судья.
И не принуждали ж, так что хороша и я.
Но безразлична мне передо мной их вина,
Как безразличны и их имена,
И где они ныне, и какова их судьба,
Как безразличны вопросы попранной чести
И за её попранность мести.
Не хватало ещё от того морщить лба,
Задумавшись в горькой печали,
Мол, вся моя судьба
Сплошная стыдоба!
Ага, ну да.
Всё это ерунда!
Вот честность – то другое дело,
За честность я повоюю смело,
А вопросы сексуальной морали
Никогда меня не волновали.
Те ж, кто считают, что я плоха,
Они что, сами не без греха?
Просто завидуют, что я смелА и смЕла
Сама решать судьбу своего тела.
Так что не думаю, что была унижена,
И живу, ни на кого не обижена,
Живу, глядя вперёд
И прошлое меня не зовёт.
И разве одна такая я?
Да почти у всех женщин, как у меня!
А кто утверждает, что это не так,
Тот либо врёт, либо простак.
Нет, наверное, богу видно,
Что очень глубоко в душе мне стыдно,
Но если не подавлять стыда,
То я с ума сойду тогда,
Да, я просто сойду с ума,
Ведь я виновата сама…»

"А кто из них всех был лучше всего?" -
Спросил я и услышал в ответ:
"В детстве знала я мальчика одного,
Всё помню как его зовут,
По моему дому был он сосед,
А было нам по пять лет.
Отпускали нас погулять на пруд
И было там большущее дерево.
Мы садились на его огромный сук
И сидели прижавшись. Поверь, его
Предпочла бы я всем. Вот был истинный друг!
И, как вспомню сейчас, так жаль,
Что так мало смотрели мы вместе с ним вдаль
С того дерева у пруда...
Не повторилось то ни с кем никогда.
А ещё мы с ним целовались
И друг другу большими казались,
Предаваясь подобным затеям.
Но все мы неизбежно взрослеем.
Ну а дальше тебе всё известно.
Ну что, интересно?.."

«М-да… Желание быть «самой-самой» -
Самый прямой путь никогда не стать мамой
Или стать, но плохой
И воспитывать одной.
Ну и как с ней быть? – думал я, –
Какая с такой семья?!
От такой подальше надо держаться…» –
И понимал, что не могу с ней расстаться.
Но иногда я пытался
И неуклюже старался
Рассоединить наш странный союз:
«Ты опытней, старше, зачем тебе я?
Умоляю, пошли меня!
Мне любви моей неподъёмен груз,
И тебе я вроде тягостной ноши.
Для чего?!» – «Потому что ты хороший,
Светлый, чистый. Вроде пороши
Посреди грязи и глины -
Вот и тянет к тебе, мой невинный».

И, непокорен себе,
Я покорялся судьбе
И удивлялся своему рвенью
В том, как стать её тенью.
И вот так вот общались мы необычно,
И обоим то стало привычно.

Но наступила весна,
И однажды звонит она,
Как-то странно возбуждена:
«Я надеюсь, ты не будешь ругаться,
Но нам нужно на время расстаться.
Вот как ты и вся твоя братия
Получите диплом,
Будет место для тебя у предприятия,
Да, приходи к нам сюда,
И мы будем с тобой вдвоём,
Уверяю тебя в том,
Будем вместе с тобой всегда,
Вот увидишь.
А пока ты меня забудь
Как-нибудь,
Или очень меня обидишь».

Надежда как милосердие.
Я отчаиваться не стал,
Я собой воплотил усердие,
По всему получив высший балл.
И, как лета закончилась просинь
И небо стало подобным болоту,
После выпуска в первую осень
Я вернулся на ту же работу.

Меня взяли без затруднения,
И, сгорая от нетерпения,
Побежал я к своей заветной,
Чтобы взять её в руки, как приз,
Фантазируя, какой бы приметный
Преподнести ей сюрприз.
Но там, где она сидела,
Зевала другая без дела.
Я не без труда
Сделал вид, что заглянул не туда,
И вынырнул в коридор,
Но, похоже, мой позор
Зевающею был замечен.
Психически изувечен
И белый как мел,
Я заглянул к соседям в кадровый отдел:

«Извините… Тут сидела с вашим кабинетом…» –
«Да, она ушла этим летом.
Её уволили. По здоровью». –
«А что такое?!» – «Да что-то у неё с кровью».
«Да что?!» – «Да так… А ты на чай её пригласи
И сам обо всём расспроси,
Захочет – расскажет подробно,
А то за неё отвечать неудобно».
И хитрый умолк кадровик.
Ну а я головою поник,
Был то грустен, то зол.
Ведь так долго я до неё шёл,
Чтобы быть наконец с нею вместе,
А её… нет на месте.

Мой сюрприз потерпел фиаско,
И чёрных мыслей свистопляска
Поднялась в моём мозгу.
Я думал, что изнемогу
От предательства мучения,
И от боли ждал отрезвления,
Но оно не приходило.
Разочарование в том, что мило, –
Вот она, ада калитка
И самая страшная пытка.
Но любовь не знает избытка,
И обида живёт недолго
В сердце, где поселилась любовь,
И странное чувство долга
Мне велело с ней встретиться вновь.

Я грыз ногти, ходя по кругу,
Платя дань страха недугу
Перед столь важным звонком,
Всё откладывал его на потом
И выдумывал почему,
Я опротивел себе самому,
К концу дня едва не помер,
Как вдруг взял и набрал её номер.

Мне пришлось подождать
Гудков, наверное, пять,
Я уже мыслил: «Не ответит, нет…» –
Как вдруг услышал: «Привет». –
Её голос мне произнёс,
Прозвучав как надежды завет,
И нервов натянутый трос
Отпустило, и он провис.
Передумавшим самоубийцей
Я оставил жизни карниз
И сошёл по лестнице вниз,
Смеясь над лопнувшим кровопийцей
По имени ревность
И сладостно чувствуя, что опять
Начинает меня в себя вовлекать
Заботливая повседневность.
«Ты куда вообще провалилась?
Что там с тобою случилось?» –
«Да как-то всё очень сложно…» –
«А увидеть тебя можно?» –
«Увидеть? Ты думаешь, стоит?..» –
«Меня ситуация беспокоит.
И как-то не нравится всё это.
Я думал, мы увидимся после лета,
Я думал, ты будешь рада…» –
«Да, увидеться надо.
Как же всё странно в этом мире…
Ладно, в эту пятницу в четыре.
Я напишу тебе где». –
И тут же разъединилась,
А в душу мою заронилось
Чувство, что движусь навстречу беде,
Что будет не пёстрое, а белое,
Не целое,
А крошево,
Короче, ничего хорошего.

Но вот наступил условленный день.
Я, бледен как тень,
Начальству сказал, что мне ко врачу
И пораньше уйти хочу
И в подтверждение будут все справки.
Сказал – и на выход, толкая двери,
Побежал. Она ждала в сквере,
Одиноко сидя на лавке.
Ни души не было рядом,
Сквер был совершенно пуст,
Лишь слышался листьев опавших хруст.
Подходя, я изучал её взглядом:
Она сидела скукожась,
От осеннего холода ёжась,
С руками в карманах пуховика,
Шедшего ей почти до колен,
И обёртка его была ей так узка,
Что, казалось, он взял её в плен;
Ноги вытянула она
И прижала их плотно друг к другу
И смотрела, слегка смущена,
Улыбаясь, как старому другу,
На меня, к ней шагавшему по аллее;
Водолазка на её шее
Смотрелась простуды симптомом;
Капюшон с каймой меховой
Стоял над её головой,
Как нимб у святой.
Всё в ней было до боли знакомым,
Но было и что-то новое,
Неуловимое, нездоровое.

Как-то странно она глядела
Исподлобья оробело
И несколько виновато,
Будто было у неё что-то взято,
Что вернуть обещали,
А потом не отдали,
И мучительна ей утрата.

К ней приблизился молча я.
В голове – дум толчея.
Я замер, глядя в упор.
Видно, видя в этом немой укор:
«Садись! Начнём разговор», –
Сказала она, глаза пряча
И редко стреляя ими в мои,
И звучала в словах этих чувств недостача,
Будто все порастратились и
Есть в том и её вина
И её тяготит она.

Я присел от неё по правую руку
Лавки на самый край.
Золотой осени разорённый рай
В себе таил тайную муку
И, заполнившись пустотой,
Как эхо, звенящей, как рыба, немой,
Пустил в себя грусть и скуку,
И они воцарились в нём
В бездействии тяжком своём,
И всё вокруг оцепенело
И простуженно побледнело,
Печально поблекло
Листьев осени пекло,
Оставив лишь груды сажи,
И, смешав её с инея мелом,
Измазал октябрь нельзя гаже
Весь мир чёрно-белым:
Серый асфальт под ногами,
Серое небо над головами
Как грани одного круга,
Как два отраженья друг друга,
Внушали, что любая потуга
Вырваться из окружения
Унынья недуга
Тщетна и нет снисхождения.

Моё сердце влюблённое медленно рвёт
На части неведенья горе.
А она, не моргая, всё смотрит вперёд
Задумчиво, словно в море.
Я послушно сижу,
Пристально гляжу
На неё и молчу,
Но нет молчать мочи.
И, к её прикоснувшись плечу,
Говорю ей: «Короче,
Я, может быть, и простак,
Но чую, что что-то не так.
Я же вижу: тебя что-то гложет.
Расскажи мне, может, поможет…»

Она отвернула лицо на время.
Видно, ей нужна была сила,
Чтобы сбросить бремя,
Что давно давило.
Потом посмотрела себе на колени
Ещё несколько мгновений
И тревожно-уныло
Заговорила:
«Понимаешь… Видишь ли, я…
В общем, ВИЧ нашли у меня.
Всю жизнь это переменило.
Мой анализ был не анонимный.
Это в соцрекламе нам поют гимны,
А на работе как то узнали,
Ко всему придираться стали
И быстро за дверь попросили –
По своему желанию или,
Сказали, найдут, за что уволить,
И чтоб не вынуждала себя неволить,
Что меня однозначно попрут
И сопротивляться – напрасный труд.
Я услыхала угрозу,
Что, если встану в позу,
Будет себе же дороже,
Что есть меня моложе,
Что за моё место дерутся
И, будет надо, они придерутся,
В общем, поставили перед фактом
И указали на дверь.
Особенно отличился тактом
Начальник мой, зверь:
«Мы, конечно, коллегам не скажем
И анализы твои не покажем,
Но СПИД – болезнь спящая,
Болеет ей кто – поди проверь!
А ты у нас, знаем, гулящая,
А нам на фирме не нужно потерь».
В тот же день я всё и подписала
И ушла без скандала.
Вот и всё. Всё ты знаешь теперь».

Но, не веря ушам своим,
Я воскликнул: «Ты была с другим?!»
Она удивилась: «А что здесь такого?»
«Ну как же! – заныл я, – ты ж дала слово,
Что завершится учёба
Моя и мы оба
Начнём новую жизнь вместе!..»
Как из дальней страны скучные вести,
Слушала она моё возмущение,
Пытаясь скрыть удивление,
А потом прошептала, подняв взгляд истомный:
«Дурачок ты мой краснодипломный,
Я ж сказала то просто шутя,
А ты как доверчивое дитя…»
Я запнулся, не зная,
Как быть,
Ощущая,
Что сердце начинает ныть
И биться,
Как птица,
Попавшая в сеть,
И я грустно начинаю взрослеть.

Во мне боролись добро и зло,
Желанье простить и желанье проклясть.
Но мудрость во мне победила страсть,
Я спросил: «Как то произошло?..»

Отведя от моих
Взгляд своих
Грустных глаз,
Опустив их к земле и редко моргая,
Озябшая и нездорово худая,
Начала она свой рассказ:

«Да,
Я тогда
Влюбилась в другого.
Влюбилась с головы до пяток.
Напоминал он мне брата родного,
Старше был лет на десяток.
Я от той страсти угара
Поглупела вконец и ослепла.
Думала, мы идеальная пара,
Верила: как феникс из пепла,
Возродится в жизни моей
Любовь. Я со школьных дней
Никогда никого не любила.
Да и в школе был только раз,
Один раз единственный только.
А потом было столько
Всевозможных любовных проказ.
А любви никакой не бывало.
И так захотелось вернуться
Туда, в этой жизни начало,
Где к любви я могла прикоснуться
И её радостью захлебнуться.

Обманулась я очень жестоко.
Поверь,
Не заслужила такого урока
После всех моих тяжких потерь.

Как-то раз в конце дня
Оказался он у меня.
Был тот день у меня безопасный,
А он был, как никогда, страстный,
Уговаривал всё: «Давай без!»
Эх, попутал меня тогда бес…
Утомилась,
Перевозбудилась
И махнула рукой – согласилась.
А потом он из жизни исчез
И её мне оставил в обрез.

Всё случилось как-то ненароком.
Пусть другим будет вечно уроком!

Но теперь уж со мною всё ясно,
Меня уже можно списать.
Но ведь то, что ужасно,
Это что заразит он опять
Непременно кого-то!
Я пыталась не раз уломать
Этого идиота,
Чтоб сходил кровь сдать.
Он долго меня игнорировал,
Потом трубку всё-таки взял
И устроил мне жуткий скандал,
А мой номер затем заблокировал.

Вспоминаю я до сих пор
Тот последний наш с ним разговор.
После первых же моих слов
О том, что он не здоров,
Резко он меня оборвал
И упрёков обрушил шквал:
Мол, больна у меня голова,
А лечить вот её вовсе не его дело,
И о том, что он болен, слова
Я ему говорить чтоб не смела,
Что такую несу несусветную чушь я,
Что он, слушая, корчится от удушья,
И от этой самой чуши
У него вянут уши,
Что впору вставлять беруши,
Что проблемы мои не его
И не с ним чтобы я их решала,
Что его я конкретно достала
И не нужно ему ничего
От меня, кроме одного –
Чтоб его доставать перестала.

И, в мозг вылив мне слов своих грязь,
Он прервал связь –
Я ж двух слов вымолвить не успела.
Помню, тело окаменело,
Лихорадкой обиды трясясь,
И в руке моей трубка гудела.
А другая рука с зонтом
От бессилия опустилась.
И под тёплым июльским дождём
Я рыданьями разразилась,
На всю улицу подняв вой.
А вокруг капюшонов плешины
И шумят безразлично машины…
Хоть бы сжалился кто надо мной!..
Но все шли, заняты собой,
Либо молча смотрели в витрины.

Поняла я тогда железно,
Что его вразумлять бесполезно.
Проверяться он не пошёл.
Так и ходит больной, козёл.
И за что я его полюбила,
Этого дебила?
Как могла не понять, что он
Даже не был в меня влюблён?!
Так, попользовался и оставил,
А теперь убивает другую,
Пока я тут с тобой негодую.
Да, любовь всё ж игра без правил. –
И, вяло
Глядя
В точку,
Продолжала,
Гладя
Мочку: –
Эх, немало
Меня обнимало
Мужчин моей и чужой мечты,
А остался со мной только ты.
Вот не думала, не гадала!..
Ох, где ж вы, мои ухажёры?!
Разбежались вы все, словно воры!
И сижу я одна, вся больная,
Потихонечку умирая,
И даже зарплату никто мне не платит…
Но пока на счету деньги есть.
Их до смерти, уверена, хватит:
Мне ж не праздновать двадцать шесть.

Вообще, ВИЧ – капризная штука.
Незнакома с ним толком наука.
С ним и полжизни прожить можно,
А бывает, и полгода сложно.
Мой, увы, второй случай.
Ну не смотри на меня так, не мучай!»

Капюшон приспустился с её головы.
Его скинув совсем затылком,
В белёсое небо осенней Москвы
В самоотречении пылком
С бесстрашьем натянутой тетевы
Она отверженно посмотрела,
И лучезарно бЕло
Лицо её было,
Будто светясь изнутри,
И тоску сожаления отобразило
О том, что ненастье сокрыло
Яркие краски вечерней зари.
Лёгкий ветер крутился в её волосах,
Как ребёнок ими играя,
И змейкой вился в наших ногах,
Листву мёртвую собирая
И её измельчая в прах.
А она, стиснув зубы, всё так же смотрела
В осеннее небо вызывающе смело.
Ветер дул нам в лицо всё сильней и сильней,
И тут я впервые заметил в ней
Признаки страшной перемены:
В её глаз уголках синели вены,
И, не умаляя его красоты,
Стали острее лица черты,
А водолазка слегка
Её шее была велика,
И, как угля таблетка,
Как смерти чёрная метка,
Виднелось пятно у виска.

Тут, чувствуя, что слушать дальше невмочь,
Я спросил: «Чем могу я помочь?
Что сделать могу для тебя я?
Скажи мне, моя родная!..»

И в глазах её задрожал блеск слёз –
Красоты женской апофеоз! -
И сказала она, подавив с трудом
В горле горечи ком:
«Так мечтала обзавестись семьёй,
А теперь умирать одной!..
Понимаешь… своего гнезда
Мне уже не свить никогда.
Потому, прошу, покажи
Мне твой дом,
Не откажи
Мне в том,
Мне, как беспризорной собаке,
Уставшей от уличной драки,
Будет отрадно в нём
Доживать последние дни,
Как бы ни были тяжки они.
Жизнь моя не свеча, а огарок…
Прошу, сделай мне этот подарок!
Вот просьба единственная моя.
И ещё… перед тобой виновата я.
Ты прости мне поступок мой скверный.
Прости ты меня, мой верный…»

«Кто любит – не виноват ни в чём, –
Отвечал я ей. – А теперь пойдём».
И переплелись наши руки,
И пошли мы навстречу разлуке,
И привёл я её в свой дом,
И там положил на кровать,
На которой ей умирать.
«Ну вот, – думал я, – мы и вдвоём,
И вовеки не быть уж нам врозь.
Что мечталось мне, то и сбылось…»
И в дверной косяк бил кулаком.

И предстала пред нами пустая
Финишная прямая…
С каждым днём она угасала,
Валяясь в постели без сна,
Но, Боже, как же она
Бесконечно была сильна!
Ни жаловалась, ни рыдала,
Бывало,
Лишь скажет устало:
«Дорогой, вколи, что ли,
Ещё один от боли…»
Иль порой в ноябре
На туманной заре,
Глядя, как спешат люди по лужам,
Скажет: «Ты был бы отличным мужем…»

Наконец выдался день яркий.
ТЭЦ пыхтели, как скороварки,
Запуская ввысь облака,
И субботнее утро сияло,
Сбросив пасмурных дней одеяло,
Что откинула солнца рука,
Небосклон озарив на рассвете,
И с утра уже бегали дети,
Заражая радостью всех
Наблюдателей детских утех,
И, как будто бы то понимая
И весь мир в своё счастье влюбляя,
Всё носилась, визжа, детвора
По сугробам и горкам двора,
Голосиста и весела.
В этот день она умерла.
Умерла у меня на руках
С полуулыбкой на бледных губах.
И был светел её милый лик.
И к устам её я приник
С чувством, с трепетом, нежно, несмело,
И последнее её тела
Жизнерадостное тепло
В мою душу из них перешло.

И поднял я её с постели, как с плахи,
И повисла изящно её рука,
И была она лишь в длинной белой рубахе,
И, Господи, как же была легка!..

И понёс я её по квартире,
Прижимая к своей груди.
Ведь столько могло у нас быть впереди,
Столько счастья ждало в этом мире,
И единственная ошибка
Всё это смогла отнять!
А лицо её продолжало сиять,
И на нём была полуулыбка…

И часами
Кругами
Из последних сил
Я по квартире её всё носил
И никак не хотел выпускать из рук,
Будто может она уйти вдруг.
И когда был уже на пределе,
То вновь подошёл к постели
И на одр разбросанных покрывал
Её возложил, словно на пьедестал,
И из ванной принёс две расчёски
И волос её русых полоски
Не спеша и с душой расчесал.
И была как живая она,
И я на её красоту,
Как несбыточную мечту,
Всё смотрел и смотрел допоздна…

Поздно вечером я по 0-3 позвонил.
Участковый пришёл и, не сняв фуражки,
Пока заполнял бумажки,
Деловито меня спросил:
«А была она вам, значит, кем?»
И в ответ ему я процедил:
«Мне она… была всем».

А потом в синей форме ребята
Её увезли куда-то.

И познал я в тот день, что значит
«Мужчина плачет»:
Я о стену разбил в кровь костяшки,
Крошил стену ударами пряжки,
Меня вывернула и скрутила
Горя незримая сила,
И вытягивала мои жилы,
И, будто вздёрнув на вилы,
Выгибала меня дугой.
Но я только стонал, как немой,
А в глазах всё стоял образ милый…

И в конце концов, полуживой,
Рухнул камнем я на пол в большой,
И лежал я так все выходные,
Тщётно силясь понять,
Почему же сто лет живут гады иные,
А ей дано было всего двадцать пять?!
Почему пьянчуги рожают детей
И их лишают родительских прав,
Но умереть суждено было ей,
Так матерью и не став?

И шептал я сквозь слёзы себе самому:
«Почему?.. Почему?.. Почему?..»
И такое с судьбой разногласье
Виски обелило мне в одночасье.

А потом дни рабочей недели,
Как в чаду, чередой полетели,
Разбиваемы мраком бессонных ночей,
На излёте которых зрел зори я.
А в конце декабря гроб с ней
Ввезли во двор крематория
И там, задвинув печи чёрный створ,
Под Новый год кремировали.

Ну а фирма продлила со мной договор,
И меня даже скромно премировали.