Голова болела. И, видно, поэтому
так нервно вывернулся, что сделался пуст.
Возможно, что в мире одному лишь поэту
доступно такое расточительство чувств.
Не тело болело – мысли бились со стуком.
Виски надрывались, улицей серебрясь.
И я глядел на людей как корова глупо
глядит на школьников первого сентября.
Глядел на костюмы от важности влажные,
на строгую выглаженность их брючных тел.
И думал со скотской обезображенностью:
как глупо размениваться по ерунде!
Ложиться в шаблон этой будничной мерзости.
Повторять себе: ты социален и зрел…
И верить лишь в город. Потому что с неба здесь
Господь никого из нас ещё не призрел.
Жизнь – бойня. Смирись! Жрут нас люди ли, черви ли…
Став прошлым, для будущего ты только корм.
Здесь все мы не первые. Всегда не первые.
Вся эта жизнь, для кого она? И о ком?
Быть коровой не хуже, чем быть манагером.
Хоть в землю копытом бить не то же, что в грудь…
Питаться подножно незрелыми правдами
Не то же, что выпастись на лугу.
И вот вам загадка. Мы мысли эпохами.
Мы – дети империй – мушками на гербе.
Но если по правде, всем в общем-то похую
На всю эту гражданственную поебень…
Голова гудела с такой же протяжностью,
с какой гудит железнодорожный состав.
Тянулась улица костюмами влажными
в которых спали разумные существа.
Не спал только я. Я страдал неприкаянный,
как страдает предавший друзей и семью.
В семь раз отомстится за подлого Каина.
А меня просто выдоят, да засмеют.
Но хватит терзаний. У дома пропойцей я
тяжёл и лёгок как запах дерьма в весну.
Стакан. Таблетка. Голова успокоится.
Костюм отутюжу. Плюну на всё. Усну.