За истекшую неделю, снедаемый вынужденным бездельем (приболел), я понаписал такую пропасть никому не нужных художественных произведений и научных статей, что даже видавших виды и хорошо знающих меня не понаслышке психиатров жуть берет. И всему этому безобразию, всей этой вакханалии и свистопляске я обязан, – кому бы вы подумали? – своему “лечащему” врачу, Насыровой Наде. Вместо того, чтобы меня лечить (от чего, – это уж ей самой видней), она меня с утра до вечера “обследует”, не вем на какой предмет (врачебная тайна).
Бывало, примчусь к вечеру в свою палату, язык на плече, а там, глядишь, – новый виток исследований ею напридуман, прости Господи, за каких-нибудь всего полгода до моей, всеми давно ожидаемой – не за горами! – кончиной.
Бывало, только на ночь глядя исхитришься съесть одновременно свои завтрак, обед и ужин! О каком уж там здоровом образе жизни нам приходится говорить! К тому времени, как я закончу чавкать, подъедая остатки со вчерашнего стола, у Нади – глядь! – уже утро, и она уже тут как тут, как “блюдечко с тарелочкой”, что она почему-то неправильно называет “как штык” (фрейдистский мотив). Разве это можно назвать лечением? – одно обследование како-ето, прости меня в предпоследний раз, Господи.
За дверями моей душегубной палаты она вечно шепчется с кем-то о моей неизбежной кончине, а потом, приделав к лицу врачебную улыбочку, начинает заливать мне о вечной жизни. Отгоняя от себя прочь грустные мысли, я тоже вынужден делать вид, что “все прекрасно в этом лучшем из миров”, а когда все разойдутся по домам, все пишу-пишу-писю...
Иногда меня вдруг охватывает мысль: “А что бы сказал по такому поводу Владимир Галактионович Короленко, академик русской словесности, об Антоне Павловиче Чехове, академике русской словесности, если бы тот вдруг напечатал в издательстве Маркса все 12 томов своих сочинений одновременно!”
Боюсь, что ничего хорошего из этого бы не получилось. Гораздо интереснее читать сначала его “Короткие рассказы”, потом “Рассказы”, затем “Повести”, и уже только после этого “Пьесы”, “Письма” и “Записные книжки”. А у меня идет сегодня все одним валом, все вперемешку. Посмотришь в окно – снег с дождем...
Ничего иного не приходит на ум, кроме как:
“Вкруг тела стройного подушек белый сон,
В тебе заплетена недуга нить тугая,
И взор твой к Вечности неспешный обращен”
(Эмиль Верхарн. В пер. М.А. Волошина, если я ничего не напутал тут с Вами)