Мы топили буржуйку рамами золочёными,
Мы ломали их руками от дыма чёрными,
И склоняли к огню опалённые лица в копоти,
И жевали картошку горестную пайковую...
Надоело мне спички на соль по толчкам выменивать,
Опускать глаза пред патрулем с алыми лентами,
И закуталась я в полушалок потёртый рипсовый,
И пошла, куда очи глядят, по стране расхристанной.
Ой, худа беда, по церквам страна богу молится,
А не белая я и не красная я, - раскольница,
За народ мне обидно, но страшно смотреть в глаза ему...
Повернулось всё так, что солнце восходит с запада.
Не снимай папахи серой с звездою красною,
Этот спор прорастёт сквозь столетье иною распрею,
Встанут серые стелы с надписями бесстыдными,
Как прочтёшь - покачнёшься, пьяный двойной обидою.
Боль гнездится в груди, подёргиваясь, свиваяся,
Жалит бедное сердце жгучая змейка жалости,
Как мне больно от серого с красным и хаки с золотом,
От того, что сердце, как Русь, - пополам расколото.
А как грянул девятьсот пятый, - нам радость сделалась,
А Февраль пришёл, - мы вино разливали белое,
И на этом всё, дальше только котомка с хлебушком,
Вёрсты долгие, битвы лютые, лица бледные.
Мы тряслись в вагонах с корзинами и гармошками,
Мы в очередях стояли в пальто поношенных,
А вот вышли к свету и всё глядим, и щуримся,
И не знаем куда нам идти и кому сочувствовать.
Если б кто-нибудь знал как мне больно и как неправедно,
Ты возьми меня к себе на седельце бранное,
Покажи нашу степь в кривоцветах синих, да в дурь-траве,
Пронеси, прокати по земле о которой - дума вся.
- Будет чёрный вам передел от Днепра до Ангары,
Обернутся, ох, - агнцы - волками, волки - агнцами...
...От барашковых шапок и звёзд кровавых - в глазах темно,
И обшлаги алым расшиты, что соком ягодным.
-Не смотри на нас барышня так, словно мы немытые,
И вообще - меньше носом крути, - чай - не у Деникина,
Видишь степь, - там далёко, в повозке, увитой лентами,
Атаманша гуляет с чёрными пистолетами.
Атаманша гуляет, барышня, - злая, звонкая,
С граммофоном, наганом и казачками вольными,
Крутоярами гуляет, ярами, реками...
Сохрани Господь и помилуй нам с нею встретиться.
- Ах, мы печалились, грели ладони о печи чёрные,
Дым от венских стульев летел потолку копчёному,
Мы венок революций русских торжественно,
Отчего же теперь перед вами, - как прокаженные?
Лоскуты и гроздья тумана Кубанью стелятся,
Словно в белой вате её берега кисельные,
Сладкий запах тлена, и кони, как дым - над травами,
И чужая кривая правда, и кривда праведная...
Я невеста твоя некрещённая, отлучённая,
Поцелуй меня в губы кольтом, к стене толкни в плечо,
Будь я проклята, будь ты проклят, будь все мы прокляты,
Вот восходит она - в фонарях и подтёках - Родина.
- Будем чай пить внакладку, товарищ, из чашек гжелевых,
- Почему обязательно жизнью за это жертвовать?
-Потому что лепнина в усадьбах старинных выцвела,
Потому что они гордятся, а мы их выставим.
С нами весь народ в чекменях и папахах, - накося!
Мы не станем делить людей на чины и нации...
-Вот с вас спесь пособьём!
-Не собьёте.
-Собьём!
-Попробуйте.
И мы пробовали, и умылись сполна их кровушкой.
Шила белое платье, да вышел весь ситец саваном,
Мимо окон разбитых промчались на запад всадники,
Уронила Блока, лицо заслонила узкое:
Не судите меня, люди добрые, люди русские!
Хоронилась в высоких травах от пеших с конными,
Пробиралась Доном, селениями расколотыми,
Колыбельные льнов моих ветры седые выстудили,
Купола-мои-колокола на мортиры вылили.
Согрешить, - как выпить воды, - тут мы все товарищи,
Отойди с дороги, солдат, я тебе не «барышня»,
Ух я стану вам, ох я стану вам, как вам хочется, -
Под рогожей в вагоне прокуренном - пулемётчица.
Догорают в буржуйке обломки дерева красного,
Аллилуйя советской власти, и нас всех с праздником!
Аллилуйя картузам, семечкам жарко жареным,
Аллилуйя шапкам-ушанкам и Красной армии!
Как мне больно от серой папахи с секретной грамотой,
Окрести же меня из стального нагана пламенем,
Сладок хлеб из опилок был, и вобла была ужориста,
Забирай теперь всё, за жизнь за твою прожжённую.
Ах, трудовая повинность, мои каблуки сиротские,
Моя шаль дырявая, дело моё народное,
Вот тебе ликбез, вот тебе сахарок наркомовский,
Вот и весь тебе Дон твой, сестра, - пополам расколотый.
И лелей теперь в сердце до старости боль рябинную:
Девятнадцатый год, граммофон, дом холодный с книгами,
Белой гвардии сны, талый снег в степях под станицами...
И пусть светом взойдёт над страной горький путь тернистый твой.