У памятника молча постою
перед великим подвигом ВЕЛИКИХ,
застывших навсегда в немом строю,
и к пьедесталу положу гвоздики.
Благоговейно!..
С жалостью ко всем,
не отражённым на Доске Почёта,
не утверждённым строками поэм
сердечно, без фальшивой позолоты.
На Пискарёвском ныне тишина,
нет на снегу следов от детских санок,
спокойно клёны сыплют семена
на скорбные надгробья ветеранов.
А Ленинград шумлив и деловит…
Огнями полыхнув до горизонта,
он одаряет искрами любви
от голода погибших, не на фронте.
Саднит душа…
Не временная боль,
а нечто угнездившееся ране,
скрипучее, чем в длани канифоль,
острее, чем на бриллианте грани.
У памятника молча постою,
пройдусь аллеей до гранитной стелы,
там павшие за городом в бою
уходят в Вечность по пороше белой.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»
Когда тонули в Ладоге трёхтонки,
а лёд крошился от взрывной волны,
я довоенной выпечки ребёнком
жил вдалеке в объятьях тишины.
Там «юнкерсы» над городом, там вдовы,
здесь тоже вдовы и локомобиль,
здесь триер, захлебнувшийся половой
и вековечна на дорогах пыль.
От голода там погибали сотни,
здесь у детей просящие глаза,
живые, не на мертвенных полотнах,
рисованных лет тысячу назад…
В муку ржаную мама добавляла
соцветия созревшей лебеды,
с ней тесто поднималось очень вяло,
а хлеб был жёстче, чем табачный дым.
Но я готов был им делиться с теми,
кто не сумел покинуть Ленинград,
впаявшись телом в памятное время,
лишённое и хлеба, и наград…
«»»»»»»»»»»»»»»»»»