Он принял меня на конечной, поехав обратно,
Смотря исподлобья глазами заснеженных окон.
Я ехал домой, чтобы встретиться с мамой и братом,
Но в этом, признаться, не видел особого прока.
Я ехал домой, наблюдая из окон наружность:
Знакомые здания, лестницы, горки и сосны.
Но вижу я: вроде дорога становится уже
И хмурятся окна на снег осуждающе, грозно.
Я вышел на станции. Вроде моей – так назвали.
И вроде тот дом и та улица, те перекрестки,
Еще зарешечены окна у студий в подвале,
Но что-то не так.
Со стены не спадает известка,
На желтых скамейках, как раньше, зеленая краска,
И помню я, как продавали вот эту машину.
И что-то не так.
Но, конечно, я шел без опаски.
С соседкой здороваясь (той, что лет шесть как почила),
Я отпер ключом дверь измотанной третьей квартиры,
Заметив: она мне как будто не слишком-то рада,
Почувствовал запах куриных желудков с гарниром.
Похоже на мамины (только зачем это надо?
Она таких блюд не готовила где-то с апреля,
Их ел только папа, по-моему – дрянь, но о вкусах…).
И вещи в гостиной как будто бы не постарели,
И все хорошо, из-за этого тошно и пусто.
И что-то не так было.
Кто-то сидел в кабинете,
А он пустовал вечерами с отъезда в больницу.
И что-то не так.
Все не так было в воздухе, свете,
Не так даже в том, как за окнами вьюга кружится.
Мне очень хотелось остаться в той странной квартире,
Хотелось взглянуть, кто на этот раз занял компьютер,
Зайти в кабинет, обнаружить, что все в моем мире
Такое, как раньше, каким и останется утром.
Но чувствовал: надо идти. Не хотелось. Но надо.
Из дома я вылетел пулей, рванул к остановке,
Автобус смотрел раздраженным измотанным взглядом.
Я спрятал лицо от него капюшоном толстовки.
Я ехал на нервах. Тревожно уснул, не заметив.
Проснулся у дома. И окна уже не смотрели.
Я вышел, почувствовал: все хорошо, тот же ветер
И те же скамейки, машины, и снег, и метели.
И день был все тот же, привычные зимние тучи.
Все, кажется, было лишь сном: дом, квартира, соседка.
И я был спокоен. Все было как надо, как лучше.
И мир был нормальным. И птицы. И рыбы на ветках.