На кухне обнаглели мыши,
- У-у, дармоед, - бранилась мать…
Кота не видно и не слышно,
Одна забота, жрать да спать!
По данным видам многоборья,
Василий – первый чемпион,
Ещё любил, гордясь собою,
Прогуливаться на балкон.
Большой, огрузлый, белой масти,
Ложился, благостно зевал,
Двор и кусок проезжей части,
Лениво сверху озирал…
Внизу трезвонили трамваи,
Спешил народ по мостовой,
Нахально воробьи орали,
Махал руками постовой…
Как будто отбивался в драке…
сужали голуби круги,
Бродили по двору собаки,
Его заклятые враги.
Царила ранняя прохлада,
Из кухни – запахи еды,
Простое утро Ленинграда…
Всего неделя до беды.
- Какие мыши, тётя Тася?
У нас такой могучий кот,
Вчера цикады испугался,
И закатился под комод…
А про мышей – подумать страшно,
Не зверь, а вылитый фашист, -
Смеялся долговязый Пашка,
Задира, бабник, футболист.
Военный лётчик – френч, пилотка,
Сигарка тонкая в зубах…
На лето закатился к тётке,
Ходил в завидных женихах…
Совал ему лягушек в миску,
С дивана прутиком гонял,,
пенял за леность , звал «троцкисой»
как на собрании, вещал…
- Ленив! Гордец! Украл сардины!
Пора бы вытурить взашей!
Но Валя, внучка бабы Зины,
любила Ваську без затей…
Как раз затей – вагон и больше…
Для Айболита пациент,
Для кукол – верховая лошадь,
Навяжет бантов – мочи нет…
Особо обожала тискать,
В две пятерни сгребая шерсть,
Счастливо лепетала, – Киска!
- А что мой котик хочет есть?
Катала котю по квартире,
Как много на пути углов!
Кормила Васеньку пломбиром…
До отмерзания усов...
И ни шипения, ни взгляда…
Не оцарапал, не пугал,
На зависть стоикам Эллады…
Терпел, крепился и вздыхал…
Терпенье вскоре пригодилось,
Терпенье выбрали до дна,
Как всё ужасно изменилось,
С простым понятием - «война»!
Покоя нет ни днём, ни ночью,
Шаги военных патрулей
Исчезли вкусные кусочки…
Еда – десяток сухарей
Воздел аэростаты город,
Гасил огни, окошко – цель!,
Снаряды, бомбы, стужа, голод,
Играли судьбами людей.
Привычная пустая каша,
Из пригорелых отрубей…
Скучала Валя, – Дядя Паша,
Пускай приедет поскорей.
Пришлось обманывать ребёнка,
- Летает, бьётся за тебя
Пришла на Пашу похоронка,
Как раз на праздник Октября...
Ноябрь стоял, от горя чёрный,
По Невскому везли гробы,
Декабрь выл усохшим горлом,
Бабуля умерла, увы…
Пропали мыши и собаки,
Облезлый, жилистый клубок…
Василий жил в ногах хозяйки,
Но больше ничего не мог…
Январь, морозы и метели,
Такую взяли ломоту,
Что если бы ворон не съели,
Они бы дохли на лету…
Тревоги выли днём и ночью,
Крутила гибель метроном,
Полдома вымерло, а прочим,
Ползти в ближайший «гастроном».
С оглядкой на пустое небо
Терзает голод потроха…
Как может называться хлебом?
Сто грамм опилок и жмыха…
Упрямый дух держался в теле,
Обстрелам, голоду назло,
Василий ползал еле-еле,
Подолгу пил, его рвало…
Февраль сказался новой драмой,
У булочной, невдалеке,
Мазурик кинулся на маму,
Хватил кастетом по руке.
Последствия того наскока –
У нас ни хлеба, ни тепла…
А тут ещё одна морока –
Валюша с лёгкими слегла…
Худущий доктор участковый,
Одной ногой уже в гробу,
О чём-то с тёткой долго спорил,
Грел варежки , обняв трубу…
В трубе метели завывали,
Ревун тревогу затрубил…
Обрывки речи долетали…
«Бульон», «решайте» ,«нету сил».
Василий по углам тревожно,
Бродил в предчувствии беды,
- Вот порошки, будь осторожна
Их принимают – до еды…
До! Разумеется, не вместо!
А после, слабенький отвар,
Обережёт желудок детский…
Не вздумайте давать сухарь!
У двери доктор долго шаркал,
Безбожно выпустил тепла…
Скрипит замок. Вошла хозяйка…
И молча на руки взяла.
Несла, поглаживая, плача,
Просила, родненький, поймёт…
- Прости меня, душа кошачья…
Валюше… супчику… помрёт.
Кастрюля исходила паром,
Буржуйка свиристит трубой,
Смотрела, медлила с расправой,
Глаза…всё знает…боже мой!
Лежал, не издавал ни звука,
Дрожал присохшим животом,
башкой боднул её под руку,
потом…как в присказке… с котом.
В горячке Валечка стонала,
Горела смертная печать,
Еда… на кухне закипала,
А как ещё её назвать.
Еда. Как смерть. Или как пуля.
Нейтрально, просто, так то, брат…
Я до сих пор, бывало, чую,
Тот небывалый аромат.
Лекарства…Васька, божья милость?
Сопит в подушку… будет жить,
Температура отступилась,
Очнулась Валя, просит пить…
Тянула тонкие ручонки,
- Братишка, Васю позови…
Блестели детские глазёнки,
Не от болезни, от любви.
Прозрачная, едва дышала,
Сосудов сеточки впросвет,
Едва стянула одеяло,
Искала Ваську…Васьки нет.
Вернулась на кровать –устала,
Отёк свинцовый на ногах.
А мать по стеночке сползала,
Передник тиская в зубах…
От горя и стыда сгорая,
Для вида сунулись в подвал,
А Валечке опять соврали,
- На фронт Василий убежал…
Ему в солдатах будет каша,
набраться силы воевать,
Не просто так, а к дяде Паше,
На истребителе летать…
На кухне тётка колдовала,
Едва дышала от тоски…
Останки бережно собрала,
Похоронила… по людски.
В душе блокадный лёд не тает,
Жестокий отголосок бед,
Валюха ласточкой порхает,
Счастливые шестнадцать лет.
С утра терзает фортепьяно,
Стравинского сменяет Бах…
Висит картонка над диваном,
Там лётчик с Васькой на руках.
Когда судьба сгущает краски
Когда накатит маета,
Я вижу мученика Ваську,
В глазах у каждого кота…
09 . 0. 2016. Пятаченко Александр