Бомбёжка

 

Под зарево  «катюш», ещё  вчера,
шинельные  поддёргивая  фалды,
Вагоны штурмовала немчура,
Спасаясь, из-под  танковой  кувалды.

Таскали бочки,  ящики, кули,
Из  бомбами  разбитого  вокзала,
Перекалечить рельсы не смогли,
Фугасами  подгадили –  и  драла!

И станция  вздохнула, ожила,
Увидев на броне родные звёзды.
Откуда  взялись люди?  Ну, дела…
Казалось, всё повымерло  на вёрсты.

Команды.   Перебранка.   Лай собак,
Сигналят санитарные пикапы,
Измазанный белилом, тяжкий танк,
Ползёт по  прогибающимся трапам.

Зенитки,  три  нацеленных ствола,
Под сеткой маскировочной, поблёклой
Оскалились осколками стекла,
Вокзальные, закопченные окна.

Войска, трофеи, беженцы… Бедлам.
Охвостье станционного базара,
Свистят, под ноги  юрким пацанам,
султаны отработанного пара.

- Махорка.  Кипяток, - протяжный стон…
Контуженый с обличьем херувима…
Со скрежетом вползает эшелон,
Под покрывалом  угольного дыма.

Комбат  проворно спрыгнул на перрон,
Топорщит  запорожские усища,
- Дневальные!  По  двое на вагон!
Старшинам – провести раздачу пищи!

 Морозит.  Предвечерний, зыбкий свет,
Горелая,  изломанная рухлядь.
На стенке накорябано  - «Мин  нет!»
И две стрелы. «Комендатура». «Кухня».

Голодный,  говорливый  хоровод,
Подросток, кочерёжкою шурует,
На запах собирается народ,
Притопывает  валенками, курит.

Воронка,  стены,  гулкий  коридор,
Обрывки штор, осколки под ногами,
Когда то здесь  наяривал тапёр,
Обломки   пианино гложет пламя.

Бурчали два закопченных котла,
Подпрыгивали  погнутые крышки…
При немцах,  фордыбачил до утра,
Прилизанный,  вокзальный   кабачишко.

Ром, кюммель*, визги пьяного  ****ва,
Осатанелый фюрер на картине,
Позавчера  наведались  Ил-2,
На бреющем, прощались. Чин по чину.

Портрет Адольфа кинули в навоз,
А там, где немцы кушали сивуху,
Соорудил  находчивый  завхоз,
В развалинах  столовую и кухню.

Перловую  баланду   раздают,
Два котелка на четверых, по норме,
У нас в запасе – двадцать пять минут,
Пока катают  пушки на  платформе.

Боец, вертлявый, тощий, как стручок,
Наскакивал на повара, напыжась,
-Ты наливай погуще, землячок!
Не зажимай крупу, а то обижусь.

В распах шинели – орден на груди…
Из очереди смех, -  Откушай, Федя,
Толкали  незлобиво,  -  Проходи!
- Не шебарши,  холера, не в буфете!

Одним  присестом,  ужин и обед,
Морковный  вар*  из  мятого титана*,
Из чёрных граммофонов, на столбе,
Тревожный,  сочный голос Левитана*

Вечерней сводки, цифры и места,
Где завтра нам  покажется  горячей,
Днепровская, студёная вода,
Не одного судомой* раскорячит.

Заранее  сжимается рука,
Сосед бормочет, вытирая ложку,
-  Нелётная погода. Облака.
А то бы гарантировал  бомбёжку.

- Накаркай! – отмахнулся, взял сухарь.
- Летали тут, давеча.  Может, наши?
Кухонная,  щекочущая гарь,
Солярки,  сала, подгорелой каши.

Зазимки нынче ранние, то снег,
То задождит, то выстудит морозом…
Народ  валит. Под сотню человек,
Платки, шубейки,  бабьи  злые слёзы.

Призывники.   Расхристанный  обоз,
Истерика  гармони.  Плач ребёнка…
Вздыхая, заливался  паровоз,
Водой из покосившейся  колонки.

Надутые, как жирные  сычи,
- Картошка!  Молочко  из под коровки!
Вещичками маклачат  за харчи,
Мешочные,  горластые торговки.

- Звезда!  Камель!* Отменные!  Рапид!*
На рукавице,  аккуратной  кучкой,
Безногий, обгорелый  инвалид,
Торгует  папиросами поштучно.

Сопя, вздыхая, из последних сил,
Пугая спекулянток,  вдоль перрона,
Трудяга-маневровый,  потащил,
К погрузке пассажирские вагоны.

Выглядывали дети из окон,
Несбыточный порыв – увидеть папу…
Когда они, от самых  облаков,
Свалились, растопыривая лапы*

Едва успел наполнить котелки,
у толстого, усталого  завхоза,
как резануло  по ушам:  - Беги!
И вразнобой  завыли паровозы.

- А, чтоб его!  - всё валится из рук,
Свинцовый  бисер  ледяного  пота…
Буравит и  расплющивает звук,
Нацеленного в темя  самолёта!

Скользящего, на  крылышках-углах*,
над жестяными   крышами  теплушек*
И зарябило  бомбами  в глазах,
И заплясало  сполохами пушек!

Легко,  неторопливо, как во сне,
Оторопелой, муторной  горячкой,
На белом, прошивающем огне.
Рассыпалась , осела  водокачка.

Прошу, помилуй, боже! Не в меня!
Себе кажусь огромным и ранимым,
Пропеллерная, плотная струя,
Плеснула отработанным  бензином.

Короткое, танцующее пламя,
Под крыльями  гудящих,  злобных  ос,
Распялился  свистящими лучами,
Изрешечённый,  чёрный паровоз.

Игрушкой  шалопая – Геркулеса,
Невидимое, яростное  зло,
Котельное, упругое  железо,
Как мокрую бумагу,  порвало!

Протяжным, завывающим ударом!
Куски угля и тендерный настил!
Потоки кипятка, с огнём и паром,
На спины тех, кто лечь сообразил!

Толпа  бурлила, билась по перронам,
Испуганная,  дикая вода.
Вопила, выливаясь из вагонов,
По рельсам растекалась, кто куда.

Наперекрест – бичи  трескучих  вспышек,
Куда бежать?!  Под бомбы, на убой!?
Бойцы хватали плачущих детишек,
Закрыть! Сейчас!  Хоть чем-то… хоть собой!

Девчонка повалилась на колени,
Прошитая  жужжащим огоньком,
Малиновой, неудержимой пеной,
Высвистывала  лёгочная кровь.

Вторая пуля в голову мамаше…
В ушах стоит медноголосый   звон,
Испачканный в золе, в гудроне, в каше,
Тащу её за руки, под вагон.

-Ну как же, кроха! Потерпи немножко!
Ладони липнут.  Мама!...Где бинты!?
Хрипит,  синеет.  Цепкие ладошки,
Задёргались и замерли. Эх ты!...

Защитничек!  Герой! Солдат народа!
А что могу!? Трипроклятая жизнь!
Болтали, мол, нелётная погода…
- Да что же вы  гоняете!  Ложись!

Нестройно,  жалко хлопали винтовки,
В ответ на безнаказанный расстрел.
Деревья вырастали из обломков,
Из шпал, щебёнки, из обрывков тел…

Зенитки огрызались. Скупо, глухо…
Их первыми накрыло.  Дело – швах.
Скакала бомба  бешенной  лягухой,
Как плашка по воде.  Прыжок…Шарах!

«Лаптёжники»  уходят косо,  в небо,
И с высоты,  к земле, в переворот!
Старик шатался, обнимал  нелепо,
Осколками распоротый живот.

Мгновенное,  грохочущее пламя,
И дыбом поднимается земля!
Бежал  подросток,  взбрыкивал ногами,
Из плеч – обрывки красного тряпья.

Приветы  бормоча  немецкой маме,
Не пропустив  чумы и Сатаны,
Зенитчики работали в бедламе,
Спокойно и уверенно. Сильны!

Штурвалы  шевелят,  гоня по кругу,
Долбили  щедро, на расплав ствола,
Побило, переранило  обслугу,
Две пушки своротило...ну, дела.

Матёрые!  Увёртливые, гады!
Дымит!  Попали!  Полетай в гробу!
Зенитный автомат глотал  снаряды,
Выплёвывал  пустую скорлупу.

Что, взял, собака!  Придержи карманы!
Врубился в  кроны  чахлого леска.
Вокруг зенитки  вздыбило фонтаны,
Огня, осколков,  щепок и  песка!

Собрались  клином.  Словно  для парада,
Играете на нервах!  Чёрта с два!
Внезапно, у подносчика снарядов,
Арбузно  разлетелась голова!

Он деревянно  дёрнулся, пытаясь,
Пройти  последний, судорожный  шаг.
От пушки, зло, - Чего застыл, красавец!
Тащи снаряды,  так тебя растак!

Внезапно очутившись в центре боя,
Титан! Козявка.  Глиняный  колосс…
Я молча встал к орудию, с обоймы,
Смахнув  обрывки  мозга  и волос.

Чугунные,  негнущиеся ноги,
Переставляя, словно костыли,
Метался с матюгами вдоль дороги,
Выдёргивал обоймы из земли,

Вокруг вопили  гибельные  трубы,
И расползались адовы круги,
Ворочал  искорёженные трупы,
Блевотиной  давился. Не моги!

Разрывами,  меж  рельсами  распяты…
Горящий воздух,  давящий утюг!
Выламывал  последние  снаряды,
Из  посинелых, цепких, мёртвых  рук.

Рвануло,  рассекло висок,  до  уха.
Собрал обойму, белый свет кляня.
Зенитчик был один.  Метался мухой.
И успевал ругаться,  на меня.

- Снаряды!  Шевелись!  Дрифло*. Зассыка!
Ополоумев,  сталкивали  лбы,
Осипшие от  матерного крика,
Оглохшие от  взрывов и стрельбы.

Безумное,   танцующее  лихо,
Багровой пеленой заволокло.
Внезапно стало очень-очень тихо.
Закончилось.   Живые.  Пронесло?

Беззвучное, выплясывало пламя,
Катились в тишине грузовики…
Из уха  выцарапывал  ногтями,
Запёкшиеся, красные комки.

Беззвучно, величаво   отлетали,
Разлапистые, чёрные кресты,
У корчащихся раненных  зевали,
Беззвучные, оскаленные  рты.

Немая сила бочки  разрывала,
Бензинового, жёлтого огня,
Колючий  дух  горелого металла,
И медно-кислый, крови.  От меня.

Ощупывал  башку.  Дыханье – мука.
На месте. Сердце бьёт, как колокол,
Тошнотно,  подгорелым, тухлым луком,
Отчаянно вонял немецкий тол.

Ошмётки,  чемоданы, руки… ноги…
Блины  чугунных,  выбитых колёс…
Встопорщился,  навроде  осьминога,
Пучками труб, разбитый паровоз.

На станции  корёжило  цистерны,
Трещал огонь,  сипел  курчавый  пар.
- Дай  прикурить, я, брат, не суеверный*,-
Сказал  усталый,  грязный,  санитар.

С трудом осознавая суть вопроса,
Отвёл глаза от крови на песке,
И  тупо посмотрел на папиросу,
Раздавленную  в  буром кулаке.

 У санитара  отходняк  от страха.
Терзает  гимнастёрку  на груди,
- Использовал  бинты, порвал рубахи.
Летучка - то сгорела.  Ты гляди…

Едва узнал  трудягу - кашевара -
Его  до  мяса облизал  огонь…
Как милостыню,  сунул санитару,
оторванную левую ладонь.

Культя висит на ремне от  винтовки…
в глазах, туман  погибельной тоски,
-Товарища, любителя  перловки,
Парнишку, что скандалил… на куски.

Глухая тишина звенела в мире,
Как будто накатил полтыщи  грамм.
Его слова, тяжёлые, как гири,
Я понимал скорее, по губам.

- Явились,  ненаглядные гуляки!
Расхлёбывать  заваренный   компот!
Зелёные,  стремительные «Яки»,
Сердито просверлили  небосвод.

- Догонят? – А гадай, коли охота!
Что толку,  забодай  его комар!
Зенитчик плюнул, - Навались,  пехота!
И разломил  латунный портсигар.

Шинелька где-то  сброшена в запаре,
Озноб колотит. Из последних сил.
Я долго ковырялся в  портсигаре,
И долго зажигалку теребил. 

Часы. Отщёлкнул. Целые, как будто.
Я лучше помолчу – не надо слов.
Бомбёжка продолжалась три минуты,
А мне казалось – несколько часов.

17. 10. 2017.    Пятаченко  Александр.

Примечания.       Кюммель  - популярный в Европе сладкий ликёр на основе аниса и тмина.
Морковный  вар (или морковный чай, он же чай войны) – заваренные кипятком кусочки  вяленной моркови. Напиток густо коричневого цвета, с  характерным морковно-чайным привкусом.  Во времена военного дефицита заменял чай и худо-бедно служил источником витаминов.

Титана.  Титан  – железный  бак на электричестве  или на дровах(угле). Использовался на вокзалах, в буфетах и столовых для нагрева воды.

Левитана - Левита;н  Юрий  Борисович, - советский  радиоведущий, с 1931 года диктор Всесоюзного радио. Обладатель редкого по тембру и выразительности голоса.  Зачитывал фронтовые сводки Верховного главнокомандования.

Судомой.  Судома(укр., белорус.)  -  судорога.

Звезда!  Камель!* Отменные!  Рапид! – «Звезда» и «Отменные» - марка советских папирос 30-х, 40-х годов.  Камель – искажённое  название американских сигарет «Кемел», поступавших  в СССР по ленд-лизу. «Рапид» - шведская фирма  30-х, 40-х годов.  Производила мелкий  инструмент, измерительные приборы . По европейской традиции, чем могла, помогала вермахту. Выпускала  одноимённые машинки – портсигары для свёртывания самокруток, вместе с табаком и папиросной бумагой.

...растопыривая лапы – Неубирающиеся шасси в массивных обтекателях,  характерный признак  немецкого пикирующего бомбардировщика Ю-87, прозванного  на фронте «лаптёжником» или «лапотником».

На крылышках-углах –  Изогнутые наподобие чайки крылья - ещё один элемент  внешнего вида, свойственный только бомбардировщику  Ю-87. Подобное инженерное решение увеличивало рабочую площадь и усиливало конструкцию крыла, что позволяло «лапотнику» переносить запредельные перегрузки при выходе из  пикирования.

Теплушек.  Теплушка -  на фронтовом жаргоне, приспособленный для перевозки людей товарный вагон.

Дрифло – жаргонный синоним слова  трус.

- Дай  прикурить, я, брат, не суеверный – имеется в виду фронтовое суеверие -  третьему не прикуривать. Считая героя и зенитчика, санитар был третьим. Суеверие это идёт корнями едва ли от Крымской войны (1853 – 1856гг.), когда на вооружении солдат англо-франко-турецких интервентов появились дальнобойные, нарезные винтовки-штуцеры.  Вражеские стрелки  в ночное время подлавливали  желающих покурить русских солдат и матросов на вспышку огня. Загорелся трут – стрелок  увидел.  Первый прикурил – приготовился. Второй прикурил – прицелился. Третий прикурил – выстрел. Понятно, что с развитием стрелкового оружия, особенно пулемётов, традиция потеряла  практический смысл, но осталась в виде окопного суеверия.