Деревня называлась Голубиха
мы в сорок первом дрались за неё,
точнее за дорогу, что на Тихвин,
вела сквозь перелески и жнивьё...
Ежи, фугасно-минные закладки,
"колючку" размотали с двух сторон,
три пулемёта, две "сорокапятки",
тактически - "усиленный заслон"...
Усиленный... но два десятка танков,
броневики с пехотой, артналёт,
свели на нет, за первые атаки,
и пушкарей, и весь пехотный взвод...
Стояли насмерть, и она, подлянка,
плясала на земле и в небесах,
товарищ подорвался вместе с танком,
меня, едва живого, на руках...
Лесничего жена и дочка Нина,
в омшаннике* укрыли от врага,
ох, Ниночка, ты чудо сотворила,
иначе бы прощай, моя нога...
На марше рота шаг ровняет лихо,
пускай-де полюбуется народ,,
встречай меня, деревня Голубиха,
к тебе я шёл войной который год...
Который год мне виделась девчонка,
тугая, тёмно-русая коса,
улыбка, как у малого ребёнка,
медовые, янтарные глаза...
Тогда, меня украдкой проводила,
поцеловала робко, слёзы-грусть,
сатиновый платочек подарила...
и я поклялся, что сюда вернусь...
И где бы только по войне носило,
фронты, резервы, по госпиталям,
вливал в меня неистовую силу,
платочек в красных маках по углам...
И я сдержал зарок, ещё немного,
как раз придётся объявить привал,
минута - у приметного порога,
я постучусь - как и не уезжал...
Бревенчатые, тихие домишки,
узорчатым украшены крыльцом
запрыгают чумазые мальчишки,
за знаменем шагая босиком...
За поворотом - ржавый хлам железный,
остатки перекошенных стропил,
надеяться на чудо бесполезно...
строй растянулся, в шаге засбоил...
Обугленная, чёрная разруха,
и тишина, такая, хоть кричи...
худущая девчонка и старуха,
стояли у закопченной печи.
Труба грозила низким, серым тучам,
угрюмым указующим перстом,
котёнок неприкаянно мяучил,
средь головешек потерялся дом...
Бурьян, крапива и вьюнок плетётся,
забили одичавший огород,
вихлястый ворот шаткого колодца
от сруба, вонь тяжёлая плывёт.
Не чуя ног, я подошёл к несчастным,
в глазах темнея, падал белый свет...
девчонка заморгала часто-часто,
старушка что то шамкала в ответ...
- За лесниковых кто то проболтался,
лечили командира, то да сё...
сосед евонный с немцами якшался,
то кур, то самогонку им несёт...
- То староста, - девчонка зло сцепила,
покрытые коростой кулачки,
- Сбежал, собака, я б его убила!
запнулась и потерянно молчит...
- Народ согнали возле старой церкви
с собой брать не велели ничего,
на Нинку глаз накинул офицерик,
а Нинка в пузо вилами его...
- А дальше? Не томи, на сердце камень!
моргает, голосок едва живой...
- Её всю-всю истыкали штыками,
и бросили в колодец дворовой...
Ивановну повесили, народу,
набили по домам - не сосчитать...
как раз стояли жаркие погоды,
пошло как на бензине полыхать...
Мы с бабушкой в овраге укрывались,
кого смогли, зарыли во дворах,
там косточки горелые остались,
раскиданные вещи, пепел, прах...
- Воды в колодцах нет, одна отрава,
туда бросали мёртвых и живых,
Я покажу дорогу, если надо,
тут недалече, есть один родник...
Расплакалась, присела на колоду,
дрожит сердечко, как у воробья...
и вспомнилась - она носила воду,
мне на примочки из того ручья...
Пришли. Как прежде - ручеёк струится...
оплачем после, надо погодить,
ломила зубы лютая водица,
разбавленная жаждой отомстить...
Зубовным скрипом сдерживая слёзы,
узлами, крепко, повязал, как мог,
на жжёную скелетину берёзы,
я Ниночкин сатиновый платок...
Нам уходить. Нас ждём стальное лихо...
но в памяти навеки, добела,
деревня под названьем Голубиха,
мне душу ярым пламенем прожгла...
04.12. 2015. Пятаченко Александр