Проснулся и не сразу понял, где находится. На щеке теплый луч. Под головой кирпич. Травка зеленеет. Солнышко блестит. А прямо над головой - панельная плита. Хорошо, что не крышка гроба. Ничего не болит. Значит, драки не было. Разве что в горле кисло. Скосил взгляд вниз- светлые джинсы почти чистые и не измятые вроде. Кроссовки белые на вольно раскинутых ногах. Лет восемнадцать этим бедовым ногам.
Они сильнее, чем руки. Он любил драться ногами. И умел. От его удара любой верзила летел метра на два, а то и на три. И вставал потом с трудом, а бывало ; и не вставал.
Привычно потянулся к кармашку на груди. В пачке еще остались сигареты и несколько аккуратно свернутых сотенных. Улыбнулся себе, утренней прохладе, ворковавшему в сторонке голубю. Поежился.
Ночевал, как оказалось, в нише под лоджией знакомого дома. Как попал туда? Не помнил. Смутно помнил вчерашнюю пьянку в общаге, шугнувшихся от него по обшарпанным казенным стенам первокурсников, девичьи ноги в скользких капроновых чулках, пьянящий девичий запах…
-Не пойду с тобой!
- Не пойдёёёшь? Ну, тогда становись на четвереньки. Катать меня будешь…
В Афган его упрятал отец – подальше от греха. Уж слишком у пацана руки чесались. Откуда не возьмись по городку поползли слухи, что найденный в канаве труп пересек намедни дорогу Четвергову младшему.
Слава богу, что закончил техникум. Сколько раз его выгоняли? В кабинет директора заходил вразвалочку. Глаза не прятал. Смотрел в упор.
- Их пятеро, а ты один? Тааак, хорошо!
- Не пятеро, а шестеро, или семеро- поправлял с ухмылкой.
- Даже так? Что пропало у пострадавших из ценных вещей?
-Ничего.
Стоявшие по стеночке пострадавшие смотрели испуганно. Он- вызывающе.
-Зачем бил?
-Драться хотелось.
Вот и все. Дерись теперь. Вот с этими борцами за веру - в серо- желтых халатах, с «духами».
Кандагар. Кишлаки. Жара. Отрезанные головы. Раздутые трупы. Травка. Два оружия при себе: снайперка и американский автомат. Многие носили с собой гранату Ф-1 в нагрудном кармане, чтобы не попасть в плен. Песок. Горы. Скорпионы. Жажда. Кровь. Смерть.
- Эй, парень, ты откуда?
- Из Сибири.
- Давно прибыл?
- Да уж неделю как.
- Траву пробовал?
- Траву у нас коровы едят да лошади.
- Ну, иди к нам. Скрутите ему, пацаны.
Табак из сигареты был аккуратненько перемешан с травкой, затем также аккуратно помещен обратно.
- Кури!
Пацаны улыбались. Он тоже им улыбался. Закурил, как обычно, взатяг. Все поплыло вдруг. Больше ничего не помнил. Очнулся утром…
Он так и не знал, сколько духов убил, сколько мирного населения. Снайпер и есть снайпер. Стрелял из укрытия, менял позицию и снова стрелял, чувствуя себя почти Богом.
Бой. Взрыв и Витька на глазах разлетелся кровавыми кусками. Второй взрыв достался ему. Вдруг окатило жаром, пылью. Швырнуло. Упал. Потерял сознание. Откуда -то всплыл ангел. Белый. Посмотрел сверху и сказал:
- Жить будешь. И помнить…
Вытащили свои. А могли и не заметить. Оставить там…
Привычно глубоко затянулся LD.
Что эта наивная дура знает о жизни? Стишки пишет. Дура и есть дура. Фигурка у нее, конечно,; отпад. Создал же Бог такую красоту и сохранил полвека каким то непонятным ему образом. Грудь, как у девчонки. Серые лучистые, собачьи глаза. Виноватая улыбка. Что ей от меня надо? Заладила «жду», да «люблю», да «скучаю». А сама… В апреле черти ее унесли во Вьетнам, в сентябре- в Турцию. И это на ее- то зарплату? Клянется в верности. А как ей верить? Я здесь. Она в другом городишке… Гоню- возвращается. Сделала из меня героя. А я простой грешный мужик.
Война остается в человеке навсегда. Война никого не отпускает! Ни на миг! Никогда!
Он помнил и о том, как мина взорвалась возле его приятеля: звука почти не было слышно, но человек превратился в фаршированный камуфляж, и пар шел от растерзанного тела… И про то, как бойцу в глотку вошел раскалённый осколок, разворотив рот и нос, прикрыв дыхательные пути, и медик – офицер, монтировкой, этот осколок выдрал из глотки. Он никогда не забудет страшный стук этого осколка о кафельный пол. И про уставшие глаза молодого хирурга – красивой женщины, видимо абхазки, стоявшей посреди сотни раненных, которым физически не успевали помочь! И про удивленные глаза бойца, прошитого насквозь автоматной очередью во время очередной атаки, и про пацана, который, лишившись пальцев, рвался назад, под пули, что бы вернуть свой уроненный автомат. Война никого не отпускает…
Мужик. Такой вот и нужен был ей; мужик.
-Клин клином вышибают, ; думала она год назад после развода. Только и представить себе еще не могла, как вышибет. Вышиб напрочь. Снайпер.
- Хорошие девочки любят плохих мальчиков, ; любил повторять ее муж. Не первый, «бывший», к слову сказать.
Эти слова не вызывали в ней ничего кроме недоумения. Любила же его, жалела. Каких плохих? Ты же хороший! Думала – Богом послан на склоне лет. А ведь оказался прав гнилой интеллигент, за которым она ухаживала, как за больным ребенком…
Да он и был больным. Кардиостимулятор барахлил в сердце. В легких постоянно скапливалась жидкость. Моталась с ним по разным больницам: исключить туберкулез, исключить рак.
Разрывалась между ним, его эгоистичной матерью, своими сыновьями и одиноким отцом. Хотелось угодить всем, быть нужной, любимой. Она всем была должна. А он, не задумываясь, пользовался её привязанностью, выдавал по тысяче рублей в неделю и все докладывал своей матушке.
- Она сделала то-то. Она сказала так-то. Кхе-кхе.
Потом оказалось, что все до мелочей и бытовых подробностей известно и его бывшей жене. Жили- то все в одном подъезде. И затеял он женитьбу назло «своей». Отомстил, так сказать, с ее помощью. Нашла Олюшка себе другого. И он нашел ее ; дурочку.
Три с половиной года проходила она с сумками, пакетами под прицелом недобрых черных глаз. Интеллигенту нельзя было поднимать тяжести. А ей – можно. Рана на большом пальце гноилась и не заживала несколько месяцев. Она готовила, мыла, убирала. В итоге чуть не осталась без фаланги.
Попользовались ее добротой на славу.
- Мама, тут тебе принесли с огорода ягоды. Что нужно сказать заботливой хозяйке?
- А почему так мало?- щерилась старушка беззубым ртом.
Использовали, да и церемониться не стали.
- Нам нужно развестись. Наши отношения зашли в тупик. Оставайся, если хочешь, моим другом и любовницей. Ты не знаешь; ведь я богат! У меня в кредитном союзе полтора миллиона накоплено!
Она не могла прийти в себя. Не могла поверить происходящему.
- Что ж ты на эти деньги не поедешь лечиться куда-нибудь в Израиль? ; только и смогла сказать. Обида подступила к самому горлу.
- Когда хохол родился- еврей удавился, ; вдруг всплыла в голове присказка, да еще
- Там царь Кощей над златом чахнет…
На развод он прибыл в сопровождении матери.
-Сучка,- на прощанье процедила сквозь вставные зубы старуха, которую она кормила и бережно водила под ручку несколько лет.
Интеллигент попытался снисходительно приобнять. Отбросила его руку. Увернулась. Ушла.
Назад дороги не было. И впереди замаячило страшное будущее: одиночество, боль. Нужно было выдержать, не сломаться. Забыть…
Самым страшным был вопрос:
-За что? За что мне это?
Она сходила с ума. Ее маленький мирок рушился, превращался в зыбучие пески. Нужен был кто-то, кто вышиб бы из нее все милосердие, малодушие и заставил посмотреть на жизнь по-другому. Клин клином вышибают.
На удивление быстро такой «клин» нашелся. Познакомились по Интернету. Жили в разных городах. Два часа электричкой. Даже полтора. Договорились о встрече.
Он гулял по перрону, курил, высматривал белое пальто. Из электрички в белом пальто вышла только одна пигалица. Худощавая, но в целом приятная баба. Родинка на правой щеке. Зашарила близорукими глазами вокруг. Увидела его, вздохнула с облегчением и как-то неуверенно улыбнувшись, подошла.
-Вы Алекс?
Взглянул на нее сверху вниз, высокий, выше ее на голову, широкоплечий, сильный, красивый, улыбнулся золотозубой улыбкой цинично, вздохнул:
-Ну, пошли что-ли…
И пошли. На автостоянке их ждала серебристая Тойота. В салоне приятно пахло. Мотор заурчал тихо и ласково. Тронулись. Прямо по дороге, потом налево, направо и прямо.
- Прибыли.
За заметенным снегом забором стоял небольшой домик. На вид настолько маленький, что напоминал игрушечный. А внутри ; ей сразу вспомнился Булгаков: черт знает до каких пределов можно расширить пространство! Внутри дом оказался большим: большая кухня, просторный зал, да еще комната за печкой. Сам Алекс был хорошим хозяином. В доме тепло, вкусно пахло едой. Разделись. Он предложил выпить за знакомство. Выпила, не ломаясь, стараясь скрыть неловкость. Потом, даже не успев сказать «ой» оказалась на свежерасстеленной кровати.
- Женщина… О, женщина!- говорил он хриплым голосом, сжимая ее куриные бедрышки.
Непонятно откуда взявшаяся радость волнами переливалась от него к ней. Через край. Первобытное и вечное счастье…
Снега выпало в том году почти под крышу. Алекс кидал и кидал его большой широкой лопатой, разметая проезд для машины. Сугробы росли, росли и выросли выше человеческого роста. Он заметил, что всякий раз, когда она приезжала, шел снег…
В первый совместный Новый год она вырезала из бумаги несколько белых снежинок, налепила на окно. Нарядили елку. Принес большую коробку, собрал ветки, прикрепил к стволу. Она развешивала игрушки, близоруко рассматривая каждую. Верхушка поломалась. Клин взялся и быстро починил. Все, что он делал, было ладно, крепко, надежно. Таким казался и он сам: крепким, надежным. Вечером уходил на сутки.
- Оставайся у меня? Встретишь с работы.
Она, опустив глаза, улыбнулась:
-Я останусь.
Подхватил сумку, набитую провизией, махнул на прощанье рукой.
И она осталась. Ждала его, строгала салаты, забравшись на постель, смотрела телевизор, потом смотрела в окно на белые сугробы и дорогу, по которой никто не шел. Шел только снег. Решительно оделась, взяла лопату.
Утром он рассказал анекдот:
- Подобрал мужик на дороге бабу. Привез ее в лес:
- Раздевайся. И пистолет достал. Та – в слезы. Но деваться некуда.
- А теперь лепи снеговика.
Рыдая, та начала ползать, лепить. Слепила. Мужик укутал ее, повез к себе домой, напоил, обогрел. Баба в шоке
- Зачем же ты меня заставил снеговика лепить?
Тот улыбнулся
-Это все ты забудешь, а снеговика - никогда.
Все она забудет. Все. А его - никогда…
Работать машинистом было мечтой Алекса. Пожалуй, только она и сбылась. Он любил работу, любил пути, уходящие вдаль, скорость и стук колес. Он уже не мог жить без этого. А бабы? Сколько их было? Не хватит пальцев рук и ног. Только в этой кровати пигалица – пятая, а нет, – шестая! Как- то так получилось, что сразу и не вспомнил о своей цыганке. Настоящей цыганке, той с которой прожили под одной крышей два года.
Она и прокляла его на прощание:
-Ни с кем жить после меня не сможешь!
А цыганское проклятие крепкое. И он действительно не смог жить после того ни с одной.
Ревновал он своих баб бешено. Пока сутки на работе что они там делают и с кем? Бывало, что заставал. Избивал «хахалей» нещадно. С дешевками прощался. А зла на них не держал. Ну, бабы да бабы. Что с них взять? Все на передок слабы. И замужние к нему бегали. Мало им было своих.
Любил только Иринку, покойную жену свою, что оставила его так внезапно ; до сих пор комок подкатывал к горлу, как вспоминал себя и ее молодую, красивую.
До армии поженились. Дочь родилась- копия папы, и характером вся в него: независимая, сильная.
Пришел из Афгана после контузии; глаза шальные, и сам ошалевший, оглушенный мирной жизнью, тишиной, развешенными у домов мирными женскими и детскими вещами. Ирка долго не подпускала близко, чувствовала, что изменился. Был хулиганом, а стал жестким и циничным мужчиной. Отогрелись оба постепенно. Дочь помогла сблизиться. Жизнь вошла в свое русло, потихоньку наладилась. И вдруг внезапный приступ боли у жены. Скорая. Операция. Смерть.
Остался растерянным и оглушенным. Земля уходила из под ног… Дочь выросла быстро, заневестилась. Квартиру, большую, трехкомнатную, оставил ей. Себе купил этот вот домишко.
Потом была Любовь. Думал ; любовь. Двоих детей родила ему ; девочку и мальчика. Детей своих он любил сильно, особенно дочь. Люба была моложе его на шесть лет. Живите и радуйтесь. Так нет же… Чего не жилось? Вспоминать, как расстались, не хотелось…
Раскрывал себя перед пигалицей как форточку весной: то сильнее, чем хотелось бы, то совсем чуть-чуть. Кто она ему?
-Никто.
Зашли как-то в аптеку. Она улыбается – рот шире ворот. Ну, чисто дурочка. Покупает какие то лекарства, смотрит на него ; взглядом прилипает. И чирикает продавщице что-то о том, что нам с ней сто лет на двоих.
Отпускал, отталкивал, пугал, ругал. Она, блаженная, отступала, но не уходила. Сердцем оставалась с ним. И он это чувствовал.
- Перебрал всю деревню, теперь за окрестные города взялся, вздыхая, говорила о нем сестра.
Летом свозил прилипалу на рыбалку на ближнее озеро. Пигалица подхватила сачок и побежала черпать рыбу у берега. И зацепила ведь разом штук десять карасиков. Бежит довольная, с уловом. Рыбешки в сачке подпрыгивают, а она радуется, как ребенок!
- Не обоссысь смотри от счастья!
У каждого за плечами багаж; жизнь. Кто циником становится, кто философом. Кто взлетает, кто падает… Видно по всему, что падала она больно.
Но пигалица не играла ни его, ни своими чувствами. Она ими жила. Жила от встречи до встречи. Иногда дни для нее тянулись мучительно долго. Он не баловал ее ни вниманием, ни подарками, но в последнее время и не ревновал, как это было вначале.
Она постепенно смирилась с судьбой. С редкими встречами, перепадами его настроения. Научилась ждать. Встречи становились все реже и реже. Потом прекратились сами собой.
Молчание может многое говорить и о многом молчать…
Ждите счастья. Оно придет. Или не придет. Никто не знает…
Сейчас каждому из них по пятьдесят два. В его постели седьмая женщина – веселая и счастливая. А о пигалице Алекс ничего не знает. И не хочет знать.
А она хранит флакон от одеколона, который он хотел выбросить, крылышко от бабочки, которая застряла в паутине при входе в его баню, да стреляную гильзу. И никто не знает : что это за вещи, зачем они ей…