Когда с обоев драли клей,
представьте... из муки!
раз пять садился на постель,
нож падал из руки...
Голодной боли перевязь,
и кажется нутром.
в серёдке крыса завелась,
грызёт меня живьём
По норме хлеба урезать,
за зиму третий раз,
мы начали ремни строгать,
и сыпать в медный таз...
Он для варенья до войны,
значение имел...
бурчала бабка, - Белены...
германец переел...
Живой - живи и будь здоров!
вот люди - воевать!
горели в печке вместо дров,
Татищев, Чехов, Кант...
Ремни воняли, как чума...
в буржуйке ветер выл...
Сосед, от голода с ума...
за стенкой голосил.
Он был известный дирижёр,
пять дочек схоронил,
жену не выносил на двор...
и с мёртвой говорил.
Пока мороз, она доской,
стояла у окна,
была до ужаса живой...
а как придёт весна?
Ругался Васька-управдом,
дрова не выдавал,
пока на Мойке, под мостом,
под бомбы не попал...
А я, пока хватало сил,
затупленным ножом,
со стенки клея наскоблил,
и высыпал на стол...
Потом, согнувшись калачом,
сверлила боль в боку,
чугунным, гулким толкачом,
крошил его в муку.
В тазу кипящая вода,
коптилки жёлтый свет,
моя блокадная еда,
на завтрак, на обед.
Затёрка бурая, кипит,
опершись на ладонь,
бабуля сгорбленно молчит,
уставясь на огонь.
Я разливаю черпаком,
горячую бурду...
- Проснись, бабуля, я готов,
садись-ка за еду...
Молчит. Коснулся. Холодна.
Осунулась кулём.
Рычала за окном война,
дрожал промёрзший дом.
И до весенних первых дней,
я, как чумной сосед,
в пустой квартире вместе с ней...
мне было десять лет...
А. Пятаченко. 23 10. 2015.