Дорога, указатель многолапый,
чужие буквы, грязный, мокрый снег,
мальчонка-нищий возле крайней хаты,
в окошко постучался на ночлег.
Промокшее тряпьё, котомка, лапти,
хозяйка не пускает на порог,
- Нет для тебя ни лавки, ни кровати,
постоем немцы, уходи, сынок.
И осеклась...недетская, глухая,
горела ярость в синеве очей,
вихрасто-непослушная, седая,
свисала прядь...толкнулся от дверей.
- Мне бы сухарь, а спать могу в сарае,
- Так и в сарае их полно, милок,
Машины во дворе, патруль шагает,
ни боже дай, убьют тебя, сынок.
Тут бензовозы, полный двор бочонков,
в канистры разливают, вонь стоит.
Меня из хаты выгнали с ребёнком,
- Бери тогда его и уходи.
Сказал, как отрубил, с тяжёлой силой,
не пацану, а взрослому под стать,
а через час на бреющем два "Ила",
"эрэсы", бомбы, и давай кромсать.
Стал хуторок разбуженным вулканом,
взрывалось, полыхало до утра.
Хозяйка часто бога поминала,
и маленького нищего кляла.
Он ковылял разбитыми шляхами,
терпел насмешки и тычки врагов,
а быстрые глазёнки примечали,
считали, сколько кухонь и стволов.
Он, в школе с математикой недружен,
стал точен, словно счётный аппарат,
запоминал - здесь штаб, там - склад оружия,
шагает батальон чужих солдат.
Прифронтовая полоса, жандармы,
в который раз услышит, - Кнабель! Хальт!*
когда заставят убирать казарму,
когда азартно примутся пинать.
Размазав кровь лохмотьями рубахи,
униженно поклоны отбивал,
шептал, - Жируйте, подлые собаки,
и примечал, запоминал, считал.
Десяток тайников - пеньки, коряги,
овражины в лесу прифронтовом,
разведчики найдут клочки бумаги,
- Ну, парень золотой, герой, нет слов!
И полетят нагруженные "Илы",
артиллерист ориентир введёт,
земли уйдёт немало на могилы,
арийских, новоявленных господ.
А у героя развалились лапти,
босой по снегу, подавляя стон,
забьётся в уголок в разбитой хате,
провалится в короткий, чуткий сон..
Где мама, в белом, лёгком сарафане,
на стол поставит яблочный пирог,
отец по голове потреплет, - Ваня,
накинь пиджак, чего то ты продрог.
Сестрёнка, хоть и ябеда и плакса,
но нет родней и ближе существа.
Надвинулись они... в рогатых касках,
а дальше страх... смятенье... пустота.
Раздавленное личико сестрёнки,
к стене штыком приколотая мать.
Полузабытый ужас похоронки,
как кровь присохла и не отодрать.
Она его толкает по дорогам,
в душе упрятав ярость и тоску,
прикидываться сирым и убогим,
по крохам гибель собирать врагу.
Разведчики консервы предлагают,
- Нет, не возьму - мотает головой,
- У нищего такого не бывает,
я должен быть голодный и худой.
Сухариков, но только не военных,
в жандармах не бывает дураков.
Вчера в Залесье расстреляли пленных,
там из земли досель сочится кровь.
Накормят, обогреют, приголубят.
Дичится, настороженно глядит,
- Нельзя мне раскисать, они - не люди,
- Ну хоть поспи, - вздыхает командир.
Он чутко спит под дробный писк морзянки,
на личике - короста, шрамы, кровь.
Во сне зовёт какую то Светланку...
вскочил! В глазах неистовый огонь!
- А может с нами... Молча отвернулся,
натягивает рваный малахай.
Разведчик виновато улыбнулся,
- До скорого, Иван, не погибай.
Кивнул, ушёл... и сумерки сгустились,
без сантиментов, без руки, без слов,
разведчик, на которого молились.
Седой мальчонка десяти годов.
Ушёл солдат чумного лихолетья.
Радист сложил планшетку и спросил,
- А нам как жить, когда такие дети,
за нас под смертью ходят, командир?
Майор молчал... сдержался еле-еле,
обнять, забрать - упрётся, не пойдёт,
не ведал, как в таком тщедушном теле,
клокочущая ненависть живёт.
- Шагай, короста! - по спине прикладом,
и чёрный мат, качаются штыки,
ревели паровозы, белым паром,
окутывало станцию Лески.
Бежать - увы, не стоит и пытаться,
сломали рёбра, каждый выдох - кровь.
Теперь ведут - нетрудно догадаться,
в гестапо, где не держат дураков.
И закружились адские качели.
Вниз головой подвешен на крюке.
Живого места на костлявом теле,
не отыскать, а он плывёт в реке.
Тепла водица и отец на лодке,
мальки, круженье серебристых стай,
- Спочатку его бачили в Слободке,
сипел пропитым басом полицай.
В огромной куче муравьи кусают,
забегали, впиваются в ладонь,
- Ему под ногти щепки забивают,
молчит, паскудник, ваше благородь
В садовом, на антоновку забрался,
за ветки ухватился, раскачал,
и с шелестом стремительным сорвался,
душистый, гулкий, яблочный обвал.
Бьют палками, умело и жестоко,
- Молчит, хотя в лепёху морда вся.
Кровей из его выпустили скоко,
как будто забивали порося.
Конфеты привозила тётя Люба
сестрёнке карамель, ему - ирис,
хрустят во рту расколотые зубы,
кровавая слюна стекает вниз...
Устало полицаи отдувались,
гестаповец брезгливо кривит рот,
- Не убивать, пусть отдохнёт, мерзавец,
иначе он до петли не дойдёт.
Качает мама кроху в колыбели,
за окнами зима метёт пургу,
на лампу новый абажур надели,
- Спи, мой сыночек, Ванечка, агу.
Удар танкистов разметал заслоны,
скатились автоматчики с брони,
майор разведки в белом балахоне,
по рации "катюши" наводил.
Враг отступает, злобно огрызаясь,
дороги переполнены, в полях,
потрёпанные танки отползают,
стреляют, спотыкаются, горят.
Ещё трепало свастику на древке,
ещё никто пожары не гасил,
вдали не умолкала перестрелка,
когда народ на площадь повалил.
Брели старухи, бабы голосили,
со всех сторон затиснутый толпой,
майор увидел свежие лесины,
сколоченные в длинную "глаголь".
Игрался ветер клочьями одежды,
трепал колтун кровавой седины,
глаза открыты, в них стоит, как прежде,
глухая ярость, выжимка войны.
- Иван...- вот тут майору стало жутко...
Не веря, присмотрелся - точно, он.
Его, знакомо-тощая фигурка,
кусок картона с надписью - "шпион".
Почти что год прошёл с последней встречи,
из группы не осталось никого,
майор сам был сурово покалечен,
спасибо докторам... но вот его.
Не забывал разведчик именитый,
Где ты, солдат, воспитанный войной.
Ползёшь ли по земле, огнём изрытой,
но, чтоб вот так мы свиделись с тобой!
Уже снимали мёрзлую верёвку,
девчата тихо плакали, мело...
застывшего, как статуя, мальчонку,
несли к могиле братской, за село.
Майор стоял под срубленным глаголем,
вливал в себя, как воду, лютый спирт,
смотрел на ледяные лужи крови,
- До скорого, Ванюша, ты прости.
Прости за искалеченное детство,
что допустили немца вон куда.
Прости, что ты своим горячим сердцем,
в строю остался с нами навсегда.
Примечания. Кнабель! Хальт!* - Мальчик! Стой! (нем.)
12.11.2015. А. Пятаченко.