Лето 1941 года. Эксперт

    
      
    
Он от солнца к дороге нырял,
словно  коршун, поджарый, голодный,
сверху - звонкий, небесный провал,
под крылами -  дорога на  Гродно.

Полдень, лето, войне - третий день,
звук узлами завязывал кишки,
вырастала крылатая тень,
остро били короткие вспышки.

В небо щурятся из под руки,
- Воздух, воздух! - орали, да поздно,
из людей вырывало клочки,
из машин, из коней, из повозок.

Вой железно сверлил небосвод,
проклиная  свирепую долю,
кувыркался в кюветы народ,
разбегался по голому полю.

Поминали военную власть...
"легковушка" горела, как спичка,
обезумев, коняга неслась,
волочила  разбитую  бричку.

"Мессершмитта" послушный мотор,
выносил его вверх, над бедламом,
на пронизанный светом простор...
а внизу  заполошное, - Мама-а-а!

Кувыркался в пустых небесах,
в синеве сорок первого года,
а внизу цепенеющий страх,
в ожиданье второго захода.

Вновь  пикировал на кутерьму,
сарафанов, рубах, гимнастёрок,
люди  сверху казались ему,
перепуганной стайкой полёвок.

Он спокойно поглядывал вниз,
вслед бегущей, разлапистой тени,
Люди?  Nein! Манекены  без лиц,
полигонные  цели, мишени.

По кошачьи, довольно урча,
заходил, на крыло припадая,
наводил на платочки девчат,
что прибились к обочине, с краю.

Наводил на  узлы и мешки,
"побросали, а этот не хочет!"
в небо глупо грозят кулаки
редко-редко винтовки хлопочут.

Крестоносец, эксперт, нибелунг,
что ему эти бабы, повозки,
вот, напарник заходит на круг,
вверх взлетели обрывки и доски.

Не в бою же учить сопляка,
пусть попробует крови в полёте,
он совсем  желторотый пока,
Willi! Gut! Не зевай на работе!

Гекатомба  развилки дорог,
двух моторов поющие ноты.
Что он чувствовал? Чистый восторг,
и вибрацию от пулемётов.

- Schaize! Как подобрался, нахал!
Сверху! Молнией! Злобно, отвесно!
И-16 курносый упал,
из лазоревой чаши небесной.

За секунду подумать успел,
что проклятый  Iwan без патронов,
а потом кувыркался, горел,
брызги масла в очки шлемофона.

Парашют не подвёл, он повис,
над землёй закачался на стропах,
Любопытно поглядывал вниз,
ветерок белым шёлком захлопал.

- Lebe ich! Я живой! - заорал,
в небывалом, нездешнем кураже.
Вилли, свинский сопляк, удирал,
тянет копоть -  мотор на форсаже.

Суетятся, ползут и бегут,
под ногами везучие цели,
тычут в небо и что то орут,
не бояться, они не посмеют!

Десять миль -за лесочком свои,
"унтерменшам" - зализывать раны,
"мессершмитт" догорает вдали,
вот же варварство с этим тараном!

Как положено, пятки, носок,
он спружинил и плюхнулся на бок.
тут же вляпался в мокрый кусок,
клок штанины и синенький тапок.

Отпихнул, отстегнулся, опять,
липкой лужи подсохшая корка,
он увидел безумную мать,
над разорванным тельцем ребёнка.

Он увидел лежащих людей,
брызги крови в пыли прокалённой,
чемоданы, тряпьё, лошадей,
запах бойни, агония, стоны.

На дороге орали, тряслись,
пустоту загребали руками
удержать уходящую  жизнь,
гоготало машинное пламя.

Школьный глобус мужик обнимал,
удивляясь, ну надо же, выжил,
ветер клочья бумаги гонял,
измочаленных пулями книжек.

Мотыляя обрывком ноги,
лошадь била копытами глухо,
волочила комок требухи,
мокро хлюпало рваное брюхо.

- Мама, мама, вставай, как же так,
лепетала девчушка-подросток,
он ни слова не понял, чужак,
отступал и поглядывал косо.

Возвращались живые, в пыли,
в зеленце на локтях и коленях,
на брезенте убитых  несли,
вперемешку, цивильных, военных.

Он услышал не говор, не вой,
звук из глоток - мурашки по коже,
пальцы замерли над кобурой,
тут стреляй,  не стреляй - не поможет.

Люди молча оттёрли бойцов,
лейтенант молодой возмущался.
Люди молча замкнули кольцо,
и надвинулись... он попытался...

... рассказать, что герой и барон,
целый фон до седьмого колена
он цитировал некий закон,
уложенье культурного плена.

Он припомнил, что в этом году,
собирался достраивать виллу.
Словно в тяжком, похмельном бреду,
поднимались  лопаты и вилы.

Самосуд? Если судит весь мир?
Суд на месте, свирепо и быстро,
и напрасно кричал командир,
что он - пленный, а мы - не фашисты.

В голове колобродит, болит,
замолчали залесные пушки,
лишь по прежнему, тонко, навзрыд,
причитала над мамой девчушка.

Лейтенант оглянулся, вздохнул
сам едва удержался, не плакал.
Закопчённой рукою махнул,
- Не стрелять же в своих за собаку.

Подымался  дурманящий пар,
от кровавых останков пилота,
а в полях разрастался пожар,
от упавших клубком самолётов.

примечание. Экспертами в люфтваффе  именовали опытных, заслуженных  пилотов.

24. 03. 2016.  Александр  Пятаченко.