После нас не бывает подранков.
Друг - собака… родное зверьё.
Что тебе применить против танка?
Только преданность… только её.
Исполняя приказ человека,
Из траншеи подброшенный вдруг,
Как бежал ты, по снегу, по снегу,
Бодро нёс тренировочный вьюк.
Наилучший в обученной группе!
Сын собачий, почти генерал!
И довольный вожатый в тулупе,
Ободряюще, звонко орал.
У чужого, трофейного танка ,
Улыбался, хрустел сахарком,
Выдыхал часто-часто и парко,
Мёл по насту упругим хвостом.
При огромном стечении народа,
Похвалите умелого пса!
А при чём, извините, порода?
Да, управился! Да, молодца!
Дуралей, «дворянин», ярко рыжий.
Крепко сбитый. По кличке Карась.
Жалко только, что мастью не вышел,
На снегу – как на блюде, хоть крась.
- Попридерживай рыжего, Федя,
Головою качал командир,
- Каждый выход, как будто последний…
Переедем, того и гляди!
Танки он ненавидит, на диво.
Кабы мог – истребил на корню.
Замечали, как дыбил загривок,
И едва не хватал за броню…
На сегодня два круга осталось.
И едва заворочался танк,
Человечья, разумная ярость,
Просыпалась в собачьих глазах.
Нам то что? Не боится, и ладно,
Научён, на стрельбу и на взрыв*,
Наше дело, навроде пожарных,
Поспевать на возможный прорыв.
Каждый в битву умом навострился,
Как впервые столкнёмся с врагом?
Всё гадали, когда пригодимся?
И накаркали… Рота, подъём!
Хуторок, кучка хат под соломой.
Танки, волнами! Восемь атак!
Ввечеру раздавили заслоны,
И спешат закатиться во фланг.
Погибаем! Остались минуты!
Строй загнулся капканом, в дугу.
Полыхает расстрелянный хутор
Ярый отсвет на синем снегу.
Девятнадцать собачек лохматых,
Два центнера взрывчатки*, на всех,
Девятнадцать мальчишек – вожатых,
Я двадцатый, рябой, как на грех*.
Повертев забинтованной шеей,
Поглядел на команду в строю,
Прохрипел командир батареи,
- Цирк приехал… собачки… твою!
По собачьему я не умею.
Их нельзя допустить на шоссе!
Занимайте вторую траншею,
В первой… там…перебитые все.
В поле чёрные кляксы – воронки,
Да под мёртвыми – алый снежок.
тонкий месяц выглядывал робко
Как потерянный, рыжий щенок.
Сноп разрыва! Скворчала от жара,
Завивалась горящая шерсть,
Вот уходят Пират и Гитара,
Два бензиновых факела! Есть!
И ещё, прямо в центре капкана!
Это Найда… спасибо тебе…
У вожатого рваная рана,
Шмат железа в шинельном сукне.
Поле огненно-снежное сузил,
Исступлённый, петляющий бег.
Пулемётом, распоротый Кузя,
Зарывается мордочкой в снег.
Ощетинились, пулями сыплют
От расплаты уйти не смогли!
Броневую громадину вздыбит,
Выброс огненно-дымной земли!
Детонация! Чёртова каша!
Башню сдуло – вовек не собрать!
Доработал за Кузю Полкаша,
Дал, воистину, Кузькину мать!
Самоходные, быстрые мины,
Восемнадцать безумных атак!
Вместе, Дик и строптивая Дина,
Настигают запнувшийся танк!
Вот и всё…не надейся на чудо.
Только мы и остались с тобой,
Огибая горящую груду,
Выползает, крестатый, рябой.
Этот наш! Привалила работа!
Не спрося, подкатила слеза,
Нас и так ненавидит пехота,
«живодёрней» зовёт за глаза.
А подумать, пустяк – разговоры,
Что умею – тому и учу…
На войне не дано перебора,
Тут воюй, а вот здесь не хочу!
А когда докатилось до драки,
До пятнашек на красном снегу,
Я в глаза обречённой собаки,
Хоть убей, посмотреть не могу!
Жирный вой из железной утробы,
Перемешанный снег и песок.
Руки сами нащупали скобы,
И рванули чеку – язычок.
Белый тик пулемётного глаза,
Едкий, синий, бензиновый дым,
От железного скрипа и лязга,
вдруг повеяло давним… чужим.
Что на раз обессилели лапы,
Затопило щенячьей тоской,
Смутно помнились дети и бабы,
Переправа, гремит за рекой.
На пароме то… как на ковчеге,
Люди, птица, коровы, коза,
На соломе, на шаткой телеге,
Только -только расклеил глаза.
Среди сумок, корзинок и платьев,
Безмятежный, родной островок.
Отыскать в копошенье собратьев,
Бледно розовый, вкусный сосок.
Для порядку мамаша ворчала,
осторожно лизнула ладонь,
Тёплый запах мальчишки… узнала,
И как бритвой! Железная вонь!
Быть не может! Наверное, снится,
Не бывает такого со мной!
Замолчала пятнистая псица,
Под сверкающей, плоской змеёй.
Угловатый, рычащий, дебелый,
Неожиданно, резко возник,
Мокро хлюпало, грызло, хрустело,
Размозжило задушенный вскрик.
Вечный ужас домашней собаки!
Не спасти! Не поднять! Не помочь!
Хоть до рвоты облаивай траки,
Равнодушно ползущие прочь.
Кровь зернистый песок пропитает,
Мальчик тонкой ногой шевелит.
Он, раздавленный, не понимает,
Отчего так безумно болит?
Отчего так отчаянно мало,
На войне стоит всякая жизнь!
Угасают , залитые алым,
Голубые, родные… Очнись!
Что ты медлишь! Минута – и крышка!
Наползёт, раздавить, захрустеть…
И вожатый – такой же мальчишка,
Над шинелью колышется смерть…
По щенячьи, пронзительно, тонко,
Заскулил и ныряя в снегу,
Он рванул, обминая воронки,
Он, как рыба, вихлял на бегу.
Рыжей молнией, диким зигзагом,
Я не видел подобных атак…
По нему били два «Ханомага»*,
И побеленный известью, танк.
Как патронные миллионеры,
В неказистого, рыжего пса,
выпускали Maschinengewehre*
перекрёстные трассы свинца.
Разрывные сверкали, как магний,
Вихри снега с железом крутя,
И раздробленной, правою задней,
Он уже не владеет… культя!
Порубило осколками уши,
Раскровенило челюсть и нос,
Подвывает, бочком, неуклюже,
Вьюк на месте, как будто прирос.
Припадая, барахтаясь, воя…
В пене ярости - память и страх,
Пробирался по смертному полю,
Спотыкался в тягучих кишках.
Из себя… вот какая поруха,
Волокутся, скользят на снегу,
Но ремни, охватившие брюхо,
Удержали внутри требуху.
Удержали бы все килограммы,
Начинённых тротилом смертей,
Я молился , звал бога и маму,
Пробираясь изгибом траншей.
Не успел. Не прорвался . Не выжил.
Сел в окопе, лицо опустив.
Громыхнул, из под гусениц, рыжий
изломавший железо, разрыв!
Что моя, наготове, гранатка,
Запоздалое, детское, «Ах»!
И второй – громыхнула укладка,
У железной скотины в нутрях.
Опрокинуло и развернуло!
Даже здесь не увидишь, вот так,
Орудийное, гнутое дуло,
Пролетевшее, как бумеранг.
Словно башня его, из жестянки,
Раскидала орущих солдат.
Отползали немецкие танки,
От проклятого поля, назад.
Заложило от грохота уши,
Глухота – вечный спутник войны.
Навалилась тяжёлая туша,
Цепенеющей, злой тишины.
Собирались живые ребята,
Собирали в палатку клочки.
На кровавом экране заката,
Как в кино - догорают враги.
Догорают незваные гости,
Фаршировка железных гробов,
Десять огненно – дымных охвостий,
Десять чадно смердящих костров.
Озирались, в спасенье не веря,
Смяв бумагу, роняли табак.
Только пятеро – наши потери,
Не считая, понятно, собак.
- Ну, даёте, собачники-звери.
Как хотите. Я так не смогу… -
Командир с перемотанной шеей,
Нам принёс котелок кипятку.
Костерка неприметное пламя,
Прямо в нише сержант ворожил
Я в ответ пожимаю плечами,
- Кто не смог – тот поди, и не жил.
Занималась морозная ночка,
С небосклона сорвалась, дрожа,
Покатилась горящая точка,
Как собачья, простая душа.
15. 12. 2016. Пятаченко Александр.
ПРИМЕЧАНИЯ. Два центнера взрывчатки. - Снаряженный вьюк собаки – истребителя танков содержал, в среднем от 10 до 12кг. взрывчатки. На всех в эпизоде выходило примерно 200кг.
рябой, как на грех* - солдатское суеверие. Если расчёт по порядку номеров оканчивался на рябом ( в веснушках) бойце, или в группу бойцов назначали рябого командира, то присутствие такого человека считалось дурным знаком.
Научён, на стрельбу и на взрыв – то есть, собаку обучили не реагировать панически на звук и вид разрывов бомб и артиллерийских снарядов, на шум выстрелов из стрелкового оружия.
«Ханомага», «Ханомаг»(нем.) - SdKfz 251, Sonderkraftfahrzeug 251 — германский средний полугусеничный бронетранспортёр периода Второй мировой войны. Создан фирмой Hanomag в 1938 году и производился серийно с июня 1939 года по март 1945 года. Во время Второй мировой войны, SdKfz 251 наряду с лёгким SdKfz 250 являлся основным броневым транспортёром вермахта.
Maschinengewehre (нем.) – пулемёты.