Часы отмерили одиннадцать уже,
соседи вышли покурить на этаже,
а вьюга за слепым окном
кружила в карнавале городском:
как в прошлый раз, как всякий раз,
оставив году на раздумье час,
в стекло отчаянно снежки метала -
неуловимо, как игрок – костяшки нард,
захлёбывалась хохотом
и на ветру глотала
сухой надрывный бесконечный лай петард…
Он отодвинул чай: на дне стакана
чаинки стыли - радость недопитых прошлых лет,
надел пальто и шарф,
проверил мелочь в глубине кармана,
спустился вниз,
шагнул в пургу
и ощутил давнишний след…
Он шёл по улицам, где каждый поворот знал наизусть уже,
в слепящем хороводе ёлочных гирлянд, -
глухой незрячий жалкий симулянт,
живущий в памяти заледенелых миражей.
Вот та аллея и скамейка, и заброшенный фонтан,
в нём снегу намело почти до края –
всё, как тогда,
и колких крохотных снежинок стая
бьёт так же по лицу, безжалостно-шальная,
и снова кажется ему, что он от снега пьян.
Горящих окон мишура и звон бокалов
искрятся, падая у ног воспоминаньем,
звеня осколками из скорби и прощанья,
и для заснеженной тоски Вселенной мало…
Он замер, глядя на часы на башне у вокзала:
вокруг уже стрелял шампанским и хлопушками народ.
Вот-вот закончится четвёртый год
с тех пор, когда её улыбки рядом с ним не стало.
Слиянье стрелок – и весь мир его страдалый
в распахнутый январь войдёт,
но чуда не произойдёт,
лишь вспыхнет небо нимбом –
золотисто-алым…
***