Сидела сутуло.
Извилисто.
Коленки обняв, на корточках.
На дне осмысления илистом
кружки выводила.
И черточки...
Горькое мелкое крошево
пересыпала, как щебень...
Как можно так было задешево
сменить приговорами щебет...
До единой разрезала сети -
снуют воробьи повсюду.
Носят на крыльях совести
молчание.
Боль.
И обиду.
Теперь вот хотела - хорошее
цветком прорастить на пустоши,
да просидела всенощную
среди колючек и ветоши.
Разозлился б однажды.
Не выдержал.
Заорал, наконец:
"Вон!"
Ушла бы как есть,
без вещей и одежды,
чужой беспокоить сон.
Бросил на сотом бы метре,
как ненужную вещь,
как шлюху,
разодетую в шелк и перья:
"Не было чтоб и духу!"
Не гонишь.
Жалеешь.
И тихо
меня, ненормальную, гладишь:
"Это не беда никакая.
Трусиха.
Ты просто...
Ну, не понимаешь".
И все мне прощаешь, нарочное:
"Не надо.
Бог с ним.
Воробьев не лови..."
Шрамы, наотмашь пощечины:
"Ничего.
Это все хорошо.
По любви..."
Не за что пить твоей доброты.
Нет равноценной оплаты.
Обниму тебя крыльями
у запретной черты
до рубежа невозврата.
***
Сидела.
Топтала порывисто
распластаных клювами вниз
на дне осмысления илистом
мертвых маленьких птиц.