...Бродский (.....)порождение современной культуры, которая
отвергает поэзию...
Владимир Микушевич
В среде знатоков и любителей поэзии лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского существует мнение, что доступ к всемирной аудитории он получил не благодаря своим стихам, а благодаря судебному процессу.
В век mass media каша, заваренная карьеристом Яковом Михайловичем Лернером, стала достоянием мировой общественности.
Биограф и друг поэта Лев Лосев (Лифшиц) пишет: «Бродский стал международной знаменитостью. Что он там написал – мало кто знал в России и почти никто на Западе, но и страна и весь мир теперь знает, что есть в Ленинграде молодой поэт, которого бросили в тюрьму, ошельмовали, принудили к тяжелому труду на холодном севере только за то, что он писал стихи.»
Так кому и чему был обязан ставший знаменитостью Бродский? Своему таланту или всемирному абсурду?
БРОДСКИЙ и "НАШИ"
В 1955 году пятнадцатилетний Иосиф Бродский навсегда уходит из школы. Его воспоминания о школьных годах - /Там звучит «ганнибал» из худого мешла на стуле/ сильно пахнут подмышками брусья на физкультуре; что до черной доски, от которой мороз по коже, \ так и осталась черной \ и сзади тоже \ -негативны, неприятны.
С 1956 по 1960 г. Бродский пытается работать учеником фрезеровщика, в больнице, в морге, кочегаром в бане, матросом на маяке, в геологических экспедициях на севере и в Восточной Сибири, в Якутии.
В декабре 1960 г. вместе с приятелем- авантюристом Шахматовым в Самарканде обсуждает план побега на самолете то ли в Афганистан, то ли на американскую военную базу в Иран. Неосуществленную самаркандскую эскападу ему припомнят в 1964 году на суде.
В письме подруге Э.Ларионовой в августе пятьдесят восьмого года юноша пишет: «… Да, я слишком занят собственной персоной. \ … Я давно уже решил вопрос о цели. Теперь я решаю вопрос о средствах…»
Знакомство с бывшим военным летчиком, поэтом и музыкантом Олегом Шахматовым состоялось в студии при газете «Смена». Там же он встретился с Александром Уманским – одаренным, обладавшим харизмой философом, увлеченным музыкой, оккультными науками, индуизмом, хатха-йогой. Уманский отказывал Бродскому в поэтическом даровании, недолюбливая его. Чего нельзя сказать о Георгии Гинзбурге – Гарике, ставшем другом.
Но самую значительную роль в судьбе Иосифа в тот период сыграл Яков Гордин. Именно Я.Гордин приводит Бродского на заседание филологического факультета МГУ. Здесь, принимая участие в обсуждении доклада Я.Гордина, будущий поэт сразу обращает на себя внимание, цитируя книгу Льва Троцкого «Литература и революция», что приводит к скандалу. Иосиф становится заметной фигурой в литературных кругах Ленинграда.
Молодые поэты пятидесятых и начала шестидесятых годов приходили либо в литобъединение при филологическом факультете ЛГУ, либо в компанию молодых литераторов при Горном институте.
«Филологи» (Владимир Уфлянд, Михаил Еремин, Лев Лившиц, Сергей Куллэ) мечтали восстановить традиции русского авангарда. Бродский ценил Уфлянда за «пародизм его стихов и оригинальный юмор».
По словам Льва Лосева: «… поэтика рифмы у Бродского во многом повторяет и развивает сделанное Уфляндом… Но вообще-то в «филологической» компании к нему \Бродскому – Л.С.\ относились добродушно-иронически, серьезного отношения к своим ранним стихам он там не встретил».
Самым известным и популярным в городе было литобъединение при Горном институте, руководимое Глебом Семеновым. Из него выросли такие поэты, как Леонид Агеев, Александр Городницкий, Лидия Гладкая, Глеб Горбовский, Александр Кушнер. Своих учеников Глеб Семенов воспитывал в традициях классического русского стиха. Бродский из всей группы поэтов – «геологов» ценил Владимира Британишского, говоря, что именно его стихи побудили будущего нобелевского лауреата взяться за перо.
Яков Гордин дает в воспоминаниях такую характеристику Глебу Семенову: «Высокий поэт, в своей многострадальной жизни приучившийся к гордой замкнутости, к молчаливому противостоянию».
14 февраля 1960 г. Иосиф на турнире поэтов во Дворце культуры им.Горького оскорбляет «высокого поэта» Глеба Семенова, посчитавшего гордыню и бунтарство Бродского, прочитавшего «Еврейское кладбище», не обеспеченными дарованием.
Участниками турнира были Александр Кушнер, Глеб Горбовский и другие поэты. В ответ на критику Бродский читает «Стихи под эпиграфом», эпиграфом к которым была латинская поговорка: «То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку».
«Юпитер» получает новую волну известности среди молодых литературных бунтарей. И Александр Гинзбург в самиздатовском журнале поэзии «Синтаксис» помещает пять стихов доселе мало кому известного молодого поэта: «Еврейское кладбище», «Пилигримы» и другие.
Метод был освоен. А вызовы в Комитет госбезопасности не только в связи с «Синтаксисом», но и по делу Олега Шахматова добавили личности поэта немалую долю популярности.
В 1959-1962 годах состоялись три для Бродского судьбоносные встречи.
Первая – осенью пятьдесят девятого - с Евгением Рейном и его друзьями Анатолием Найманом и Дмитрием Бобышевым – студентами самого престижного в Ленинграде Технологического института. Вот как описывает высоколобую студенческую элиту «техноложки» того времени Дмитрий Бобышев, стоящий после лекций под часам и наблюдающий за тем «как огибает лестничный пролет яркая Вава Френкель, возникает Леша Порай-Кошиц – сын известного академика, подходит жеманная Кира Певзнер.., проходит аспирант и артист Юра Берг, а Володя Британишский достает из портфеля и читает «Половой голод..» И далее – Юра Михельсон, Боб Зелинкан, Галя Рубинштейн.., и идеолог клуба под часами – Миша Эфрос».
Золотая студенческая молодежь, увлекающаяся театром, музыкой. Ну, и, разумеется, поэзией.
Будущие друзья Иосифа занимались литературой всерьез, много читали, много писали, выступали с чтением стихов в узких кругах и на турнирах поэтов.
Остается загадкой, как могли они – культурный, начитанный, не по годам размыслительный осторожный Е.Рейн; талантливый, обладающий тонким чувством юмора Д.Бобышев, воспитанный, образованный, тактичный, писавший по словам Д.Бобышева «чеканно-отточенно, … серебряно-червлено, … торжественно и напевно..» А.Найман – как они могли принять в свой круг Иосифа?
Бродского, голос которого звучал непререкаемо, властно, как когда-то у М.Лермонтова «Я – или Бог, или никто?». По словам Л.Лосева, Иосиф с его стремлением к первенству, не выносил свои стихи на критическое обсуждение, но читал их в частных компаниях «громче и патетичнее всех, очевидно, уверенный в их достоинствах… Нередко уходил.. , не оставался послушать других». Л.Лосев: «Бродский, когда он пишет о других поэтах, не слишком стремится проникнуть в то, что составляет неповторимо-личностное ядро другого». Даже в своих эссе о поэтах он «… откровенно пишет о собственном опыте, благодушно распространяя его на другого поэта». Но так уж вышло, что вскоре после знакомства с Рейном, Бродский открыл для себя по счастливой случайности Баратынского и «сразу понял «чем надо заниматься».
Немного звучит анекдотично – прочитал Баратынского и сам решил стать поэтом, любимым жанром избрав для себя элегию.
Произошло это, скорее всего, и под влиянием творчества Рейна, элегичность которого шла в разрез с модными в то время поэтическими течениями. Бродский, более всего боящийся быть на кого-то похожим, берет немодную в то время форму, наполняя ее своим содержанием…
Тем не менее, как и вся поэтическая поросль конца пятидесятых годов, более всего из современных поэтов чтит Бориса Слуцкого, не смотря на его марксистские взгляды и выступление 31 октября 1958 года на собрании московских писателей с речью, осуждающей Пастернака, таким образом, поддержав травлю писателя после присуждения ему Нобелевской премии.
Фрондирующая молодежь, словно не заметив моральной деградации Бориса Слуцкого, с восторгом декламировала его «Музыку над базаром!!»:
Я вырос на заплеванном,
залузганном
Замызганном,
Заклятом ворожбой,
Неистовою руганью
заруганном,
Забоженном
Истовой божбой.
Эти стихи Иосиф с удовольствием цитировал всю жизнь.
Поиски новых форм выражения и осмысления мира после троцкистской революции 1917 года привели к переориентировке всей системы этических, эстетических и онтологических координат культуры.
Сметенные Великой Отечественной войной, эти признаки деградации вновь возродились в поэзии 50х годов. Анатолий Найман, близкий друг и секретарь Анны Ахматовой, так писал о носителях этого признака: «Ценили Слуцкого за серьезность, с которой складывал бесхозные слова в строчке, считая что армейский протокол ведет к правде».
В апреле 1960 Бродский едет в Москву к Слуцкому, считая его своим учителем. Молодой поэт учится варьировать классические размеры, прибавляя или убирая слоги, осваивает дольник, стилистику и тональность стиха, выраженную в отстраненно-равнодушной интонации.
У Слуцкого Иосиф заимствует свой «фирменный» прием рифмовки предлогов (у Слуцкого «немногое о т – г о с п о д»)
Любимец молодых ленинградских поэтов часто приезжает с выступлениями в город на Неве. Он не только читает стихи, рассуждает о поэзии, но и поддерживает наиболее близких ему поэтов. По воспоминаниям Дмитрия Бобышева, после одного из выступлений в Технологическом институте, он сказал окружившим его молодым дарованиям: «-Шлите все Бену Сарнову, с поправкой, конечно, на читателя в журнал «Пионер». Он печатает НАШИХ. Поколебавшись, я все-таки его спросил:
- А «наши» - это кто?
- «НАШИ» - это наши, - четко ответил Борис Абрамович, заглянув мне в глаза».
В ноябре 1961 г в журнале «Костер» было впервые опубликовано стихотворение Бродского «Баллада о маленьком буксире». В 1960 г. после долгого перерыва вышел в свет сборник Анны Ахматовой «Стихотворения, 1909-1960».
БРОДСКИЙ и АННА АХМАТОВА
7 августа 1961 года состоялась в жизни Иосифа Бродского вторая судьбоносная встреча. Для молодого поэта, попавшего в домик, называемый «будкой», эта встреча была случайной. Но для Провидения, в лице Евгения Рейна, привезшего в Комарово Иосифа, она была очень значима.
Поэт, увлеченный Баратынским, Уфляндом и Слуцким долго не осознавал, по его слова, «с кем или вернее, с чем я имею дело».
На тех, кто осознавал и впервые приходил на встречу, к легендарной «двувременной» Ахматовой, она производила ошеломляющее впечатление. В ее царственной осанке и жестах не было ничего как и в ее стихах лишнего, суетливого, надуманного. Была неспешность и некая отдаленность от мира. Свое, длящееся десятилетиями неблагополучие, она воспринимала как норму жизни.
В отличии от Бродского, умный и внимающий миру Анатолий Найман, так описывает первую встречу с Ахматовой: «… я ждал встречи с великой, несдавшейся, таинственной, легендарной женщиной», с Данте, с поэзией, с правдой и красотой и эта встреча случилось».
С приходом в послереволюционную культуру России модернизма, с его стремлением разрушить гармонию и логику, водворив хаос и абсурд, утрачивалось доверие к Божьему миру и его смыслу. Поэты-новаторы полагались лишь на себя, заменяя Божий замысел собственным произволом. Произошла мутация русской культуры: поиски реальности, какими бы талантливыми они не были – не есть истина, но лишь выявление ее утраты. И.Берлин: «Ахматова глядела на подобные начинания с глубоким отвращением: для нее это был взбаламученный хаос, начало опошления и гибели русской культурной жизни..»
Сама Анна Андреевна вспоминала: «Тогдашняя молодежь жадно ждала какой-то новой великой революционной поэзии и в честь ее топтала все кругом».
Это не значит, что она не слышала и не ценила новые голоса, новые ритмы. О Маяковском говорила: «… если бы его поэзия оборвалась перед революцией, в России был бы яркий, трагический гениальный поэт».
Сожалея и любя Бориса Пастернака: «… провалился в «Живаго», что и стало его гибелью».
Всего этого не мог осознать Бродский. Слишком разные человеческие и речевые осанки были у них.
И, навещая вместе с друзьями Ахматову в Комарово, он не раз наблюдал, как взяв свой большой черный кошель и достав оттуда пятерку, она отправляла кого-то из молодых в ближайший магазин. Бродский: «.. Конечно же, мы толковали о литературе, конечно же мы сплетничали, конечно же мы бегали за водкой, слушали Моцарта и смеялись над правительством».
Документированных высказываний Ахматовой о Бродском – поэте, Бродском – человеке не много. Известно, что Ахматова тепло относилась к окружавшей ее в ту пору поэтической молодежи – Дмитрию Бобышеву, Анатолию Найману, Михаилу Мейлаху. Но, утверждает Лев Лосев, ее отношение к Бродскому было особым, приводя в доказательство ее дневниковую запись 1963 г.: «Что-то в отношении ко мне другого Иосифа напоминает мне Мандельштама». Что?
По ассоциации сразу приходит на ум эпизод, рассказанный Анатолием Найманом: «Огромного дачного кота Глюка, который с грохотом прыгал с сосновой ветки на крышу дома, называла «полтора кота» и однажды сказала про Бродского: «Вам не кажется, что Иосиф – типичные полтора кота?»
Часто приводят слова Анны Ахматовой, услышанные ею от Бродского о величии замысла. В дневнике А.Ахматова пишет: «И снова всплыли спасательные слова: «Главное – это величие замысла».
Не знала Анна Андреевна, что мысль о «величии замысла» принадлежит вовсе не Бродскому, а Г.Мелвиллу, написавшему об этом в «Моби Дике».
Сразу по выходе книги в 1961 г. Бродский с большим энтузиазмом рекомендовал ее свои друзьям.
Бродский часто наследовал мысли и мотивы других авторов без ссылок на них: у Пастернака – высказывание об исключительном значении композиции, У Достоевского, Белого, Набокова – мотив пересекающихся параллелей как символ протеста против рационалистического представления о постигаемом мире. Это неоднократно отмечает Лев Лосев, исследователь не только жизни, но и творчества поэта.
О широко разрекламированном «моменте инициации» Ахматовой Бродского как поэта Лев Лосев пишет: «Фраза Ахматовой «Вы сами не понимаете, что вы написали!» (приводится Бродским и с его слов мемуаристами в слегка отличающихся друг от друга вариантах) после чтения «Большой элегии Джону Донну» вошла в персональный миф Бродского. Миф или реальность?
Достоверно, что Иосиф писал «Элегию» не имея представления о том, кто же такой Дон Джонн, о чем и написал в одном из своих эссе.
Несомненно, что чуткая Ахматова прозревала тогда еще не реализованный, потенциальный поэтический дар юного поэта. Особенно – дар рифмы, сохранившийся у Бродского до конца дней, замечая: «Иосиф, мы с вами знаем все рифмы русского языка». Об этом рассказывал Бродский С.Волкову, бравшему у поэта интервью.
Многие свидетели встреч Анны Андреевны с поэтами отмечали, что приходящих к ней молодых авторов она старалась поддержать, не обидеть и говорила что-нибудь необязательное – «в Ваших стихах есть чувство природы,» или - что воспринималось как похвала: «это очень Ваше», «мне нравится когда в стихи вводят прямую речь».
Анатолий Найман отмечает: «Вообще же она была невысокого мнения даже о поэзии тех молодых, чьи стихи она выделяла».
Достоверно и безусловно, что Анна Андреевна выделяла «Рождественский романс» Иосифа, отмечая: «в этих стихах есть песня», что было для нее высшей похвалой.
По словам А.Наймана: «Больше, чем отзывающуюся произволом свободу и непредсказуемость гениальности, она ценила тайну. «В этих стихах есть тайна» - было в устах исключительной редкостью. Уже при ее жизни тайна стала заменяться намеком…?»
Своих молодых друзей – Рейна, Наймана и Бобышева она называла мальчишками.
Во время встречи с И.Берлином в 1965 г. в Оксфорде она рассказывала ему не только о Бродском, которого, по ее словам «сама выпестовала», но и о других своих поразительно одаренных «мальчишках»: «Само существование их является доказательством неистребимой жизни в России». Впрочем, замечает И.Берлин, пророчицей она не была: «Человеческое, женское здесь победило пророческое».
Как показало время, Ахматова и Бродский символизировали собой две разные вселенные, два противопоставленных друг другу мира.
Ахматова была частью русского мира, частью русского народа. Ее послевоенная муза – нищая в дырявом платке, похожая на крестьянку-погорелицу, имеющую горделивую царственную осанку. И.Берлин: «Она русский человек и вернется в Россию (из Оксфорда) независимо от того, что ее там ожидает…»
Убежденный индивидуалист и принципиально «частное» лицо, Бродский видит родную землю Анны Ахматовой, как «глухонемую вселенную», только благодаря ей обретшую голос. Именно об этом он напишет в стихотворении «На столетие Анны Ахматовой». Это станет лейтмотивом всей его поэзии.
Неважно, что индивидуальный стиль Бродского – поэта полярно противоположен основному вектору ахматовского творчества.
Конечно, навыкам стихосложения Бродский учился у других поэтов. Все дело в том, что кажущиеся просто эстетическими \У Бродского «эстетика - мать этики»\ проблемами, эти проблемы на самом деле являются духовными.
Поэт, создающий своего рода отрицательную эстетику, уводящую от красоты, не усвоил так благословенно посланные ему судьбой ахматовские уроки, или усвоил их ровно настолько, чтобы написать лучшее, например, посвященное Ахматовой «Сретенье». Свое изгнание, по свидетельству Льва Лосева, он считал всего лишь «продолжением пространства».
Правда из «пространства» по имени Россия он, по его словам, взял с собою лучшее – слова Ахматовой «Ты не знаешь, что тебе простили». Ибо понимал, что прощали слишком ему многое. Поэтому не раз говорил: «Я думаю.., что во многом ей я обязан лучшими человеческими качествами.. если б они вообще появились».
БРОДСКИЙ и АВГУСТА
На годы знакомства с Ахматовой Бродскому выпали самые серьезные испытания: арест, суд, ссылка.
Но самым судьбоносным, центральным событием жизни для него самого стало знакомство и отношения с Мариной (Марианной) Павловной Басмановой.
Любовь к ней произвела то духовное преображение, которое и сделало
его Поэтом:
Это ты, теребя
шторы, в сырую полость
рта вложила голос
окликавший тебя!
Голос пропел те стихи, посвященные «М.Б.», про которые сам Бродский сказал: «Это главное дело моей жизни».
Из стихов, посвященных «М.Б», он составляет книгу «Новые стансы к Августе», считая ее своей «Божественной комедией».
Главному делу своей жизни он дает название, заимствованное у Байрона -«Стансы к Августе», добавив слово «Новые». Почему? Байрон, написавший единственное стихотворение с таким названием, написал его в знак прощания с Англией и посвятил своей сестре Августе Ли.
Сыграл ли здесь свою роль мотив прощания или понравившееся Иосифу название – не столь важно. Более существенно его желание написать свою «Божественную комедию». По видимому, отношения с «М.Б.» для него были тем Раем, но более Адом, в которых пребывал поэт.
Об этих отношениях сложилось такое устойчивое одностороннее представление, ставшее почти мифом, о котором можно сказать словами Дмитрия Бобышева следующее: «Дракон либерального мифотворчества или «прогрессивного» общественного мнения, против которого, оказывается, я выступил, был не менее когтист и клыкаст, чем его официально-государственный собрат… И - гораздо живучей.. сегодня.»
Так что же является правдой, а что мифом, связанным с этим основополагающим периодом для «главного дела» жизни Бродского?
Попробуем составить психологические портреты участников любовного треугольника Бродский – Басманова – Бобышев и взглянуть на их поступки, предъявив свидетельства не только «наших» - ближнего круга Бродского», но и других действующих или бездействующих лиц.
2 января 1962 г. будущий композитор Борис Тищенко знакомит Бродского с Мариной Басмановой, художницей и дочерью художников Павла Ивановича и Натальи Георгиевны Басмановых. Марина была на два года старше Бродского.
По словам Льва Лосева: «Умная, красивая женщина производила сильное впечатление на всех, кто с ней встречался. Ахматова, например, так отзывалась о ней: «Тоненькая… умная.. и как несет свою красоту» <….> И никакой косметики… Одна холодная вода».
Молодая девушка не старалась «произвести впечатление», была молчалива, не расставалась с карандашом и блокнотом, все время что-то зарисовывая.
Красота и отстраненность, независимость не могли не притянуть к ней Иосифа. И через месяц, 2 февраля, он пишет первое посвященное ей стихотворение: «Я обнял эти плечи и взглянул», а некоторое время спустя вместе с нею, Эрой Коробовой и Анатолией Найманом едет в Псков к Н.Я.Мандельштам.
Так начинается эта знаменательная история.
Но, как выясняется с течением времени, не совсем прав Лев Лосев, утверждающий, что Марина производила сильное впечатление на всех.
В своих мемуарах Дмитрий Бобышев пишет: «Первое впечатление от М.Б. не было каким-то особо впечатляющим: «миловидная внешность», шелестящий без выражения голос и как бы задернутый занавеской взгляд».
Наблюдая их отношения в комаровском домике у Ахматовой, Д.Бобышев замечает: «Иосиф на языке зверюшек и земноводных старался показать их близость, она, наоборот, независимость.»
Именно на этом языке «земноводных и зверюшек» - языке природы – пишет Иосиф лучшие свои стихи, объединенные в цикл «Песни счастливой зимы». Его отстраненная, замкнутая на себе душа оживает, распахивается навстречу полям, лесам, птицам.
В этих стихах есть место лишь музыке чувства, там нет других человеческих существ, пока они не вмешиваются в отношения влюбленных. Безмятежность сменяется периодом отчаяния.
Почему появляется «другой», если, по словам Льва Лосева, «поступки героини этой истории свидетельствуют о натуре глубокой»? Тем более, если так велик «контраст между богатым и сложным интеллектуально-эмоциональным миром Бродского и пошловатым его соперника»?
Вновь обратимся к Ахматовой, беспристрастной свидетельнице любовной драмы.
Анна Андреевна в разговоре с Алей Шейниной, как-то сказала: «… У меня был Иосиф. Он говорил, что у него в стихах метафизика, а у Димы – совесть. Я ему ответила: «В стихах Дмитрия Васильевича есть нечто большее – это поэзия».
Для Ахматовой Бобышев – не «Иосиф – полтора кота», а Дмитрий Васильевич.
После изгнания Бобышева из круга «наших» Ахматова принимала по- прежнему Дмитрия Васильевича. Прослушав его поэму «Новые диалоги доктора Фауста», взяла ее на прочтение, а по возвращении, сделав несколько замечаний, сказала: «Поэма состоялась».
В отличие от Рейна, который был для Бобышева и другом, и наставником, с которым они проводили вместе отпуска, объездив и повидав многое, с которым вместе ездили за благословением к Борису Пастернаку и другим московским «мэтрам», Анатолий Найман продолжал общаться с «неприкасаемым». Дмитрий Бобышев, оценил Наймана словами «… блестящий французский язык», «… чья новизна стиха связывалась не с изобретательным вымыслом, а с личной неповторимостью, дыханием, сердцебиением». Бобышев общался с поэтом и секретарем А.Ахматовой и после отъезда того в Москву и Америку, называя их отношения «протяженной дружбой первого взгляда»,
Найман, вспоминая первую встречу с Бобышевым, отмечает, что, заговорив впервые друг с другом долго не могли расстаться, провожая друг друга до дома, читая беспрерывно свои и чужие стихи – Багрицкого, Тихонова, Пастернака.
И мог ли получить от Басмановой в подарок «ничтожество» Бобышев книгу, о которой давно мечтал: сборник стихов французских поэтом «От романтиков до сюрреалистов».
Миф о бездарности соперника Бродского опровергается и текстом мемуаров Дмитрия Бобышева. О первых днях отношений с Мариной, которые долго по его словам оставались «дистиллированными», пишет: «Разговоры с ней мне были интересны, даже захватывающи, <….> мы касались абстрактных тем, можно сказать, метафизических тем. Например, о пространствах и его свойствах. О зеркалах в жизни и в живописи. В поэзии. О глубине отражений. Об одной реальности, смотрящей в другую… Я воспринимал это как ее собственные наблюдения и мысли. Отчасти так и было. Оставалось перевести этот скрутень и свиток в свое художество. Как у Пастернака: «Тетрадь подставлена. Струись».
Не потому ли Басманова и потянулась к Бобышеву, что он умел не только говорить, но и слушать, но и воспринимать?
Миф, повествующий о предательстве в самые трудные для Бродского дни жизни, совершенном «возлюбленной» и «другом», при внимательном изучении оказывается несостоятельным. В самые трудные дни – тюрьмы, психиатрической больницы, ссылки – Марина возвращается к Иосифу на некоторое время.
Фельетон «Окололитертурный трутень», опубликованный в «Вечернем Ленинграде» 29 ноября 1963 г. вызывает преследование Бродского ленинградской писательской организацией лишь в конце декабря.
А отстранение от него Марины начинается значительно ранее. В кругу общих друзей она подчеркивает свою отстраненность от Иосифа. Так, находясь в гостях у Эры Коробовой, на предложение Бродского проводить ее до дома отвечает отказом.
Той же осенью Бобышев после очередного скандала, устроенного Бродским у тех же Коробовых и вслед за тем последовавшего оскорбления, «… посчитал себя свободным от каких-либо дружеских обязательств».
Басманова в те осенние дни заходит иногда к Бобышеву по-дружески в гости и они, разговаривая, долго-долго гуляют, осматривая Смольный собор, Кикины палаты, Бобкин сад. Тогда-то Дмитрий Васильевич и разглядит ее красоту: «… тонкий профиль, вытянутые, как для поцелуя губы».
Бродский не придавал значения разворачивающимся вокруг него событиям, связанным с опубликованием статьи, но в конце декабря по совету друзей уезжает в Московскую психиатрическую больницу имени Кащенко в надежде, что диагноз душевного расстройства поможет избежать дальнейшего преследования.
Ему удается получить справку с диагнозом «шизоидной психопатии».
Марина и Дмитрий встречают Новый, 1964 год вместе. Прежде, чем стать по-настоящему близкими, Бобышев задает Марине, приехавшей к нему на дачу, вопрос: «Как же Иосиф? Ведь он считал тебя своей невестой». И слышит в ответ: «Я себя так не считаю, а что он думает – это его дело…». Бобышев, в отличие от подруги, понимал, что теперь против них ополчится весь мир. Басманова, называя «аликами-галиками» окружение «Бродского, не могла даже представить, как был прав Дмитрий Васильевич.
Уже 2 января Бродский удрав из больницы, в которую с таким трудом его устроили друзья, на ужине у Рейнов узнает, что произошло на даче в Зеленогорске, и отправляется в Ленинград для объяснений. Его гордость, его самолюбие уязвлены настолько – как мог этот «моральный ублюдок» и «носитель мирового зла» забрать у него Его Марину – что через несколько дней он пытается перерезать себе вены.
На фоне преследования Бродского властями начинается травля Бобышева, который в отличие от Марины «…за «аликами-галиками» признавал их большую, даже неограниченную возможность вешать собак, подкладывать свиней и еще многое-многое». Осада длилась многие годы. Бобышеву отказывали в публикациях, А.Битов одного из своих низких героев награждает его фамилией, Бродский в своей поэме «Феликс» изображает своего соперника карикатурно, как эротомана и инфантильного объекта.
Марина скрывается в квартире у родителей, никогда не симпатизировавших Иосифу, а теперь еще и подвергающихся общественному суду: как их дочь посмела оставить – и кого? – «Первого русского поэта»
Басманова под натиском уговаривающих ее голосов мечется между очередной психиатрической больницей на Пряжке и судом. Едет к Бродскому в Архангельскую область, откуда ее забирает Бобышев, который готов принять у себя ее и будущего ребенка Иосифа после возвращения того в Ленинград.
После рождения сына Басманова и Бродский некоторое время живут у художника БДТ Кочергина, согласившегося их приютить, но в январе 1968 г. расстаются окончательно.
Бобышев опустошен: «столько веры в нее вложил, столько риска. Планы нарушены, жизнь испорчена».
Еще в ссылке, 8 сентября 1964 года, Бродский пишет стихотворение «Во вторник начался сентябрь», называя ею «Новые стансы к Августе».
Отголоски этой подлинной поэзии слышны и в последующих стихах поэта, таких как «Шесть лет спустя». Но с конца семидесятых годов стихи, включенные в «Новые стансы к Августе», становятся все более отстраненными, рассудочными, ироничными: «Подруга, дурнея лицом, поселилась в деревне». Поэт, когда-то благодаря любви приобретя Голос, теряет его человечность и теплоту, становясь просто «продуктом эволюции» («Элегия»), существом, чья абсолютная гордыня порождает абсолютное одиночество.
БРОДСКИЙ и "СТРАНА РАБСТВА"
В шестидесятых-семидесятых годах прошлого, ХХ века, порожденное хрущевской «оттепелью», в России возникает диссидентское движение. Первой большой битвой диссидентов с властью стало «дело Бродского».
Лев Лосев: «Бродский был в этом плане лишь предметом (!Л.С.) борьбы, а активными героями были Видгорова и другие защитники поэта».
Стихи этого периода – «Песни счастливой зимы», «Прощальная ода», за исключением одного - «Письма к стене» - не говорят о том, что поэт писал их, будучи «объектом преследования, травли, сознавая свою обреченность».
Лев Лосев свидетельствует о том, что эти годы прошли для Бродского под знаком любовной трагедии, а не борьбы с режимом. Этот период в жизни поэта стал самым тяжелым в жизни, но «не из-за политических преследований, как иногда, задним числом, кажется пишущим о нем»,
Размышляя об этом, Лосев делает вывод: «… он оказался в точке скрещения трех сил, только одна из которых была нацелена на него изначально». В Москве шельмовали поэтов и художников, идеологическую политику партии подхватили в Ленинграде и «винтик» советской системы Яков Михайлович Лернер организовал написание статьи «Окололитературный трутень».
4 мая 1961 года был издан Указ о борьбе с тунеядством – все трудоспособные граждане СССР должны были иметь постоянное место работы.
Лернер, будучи евреем, в письме Хрущеву в марте шестьдесят третьего года жалуется на евреев, которые преследуют его за то, что у него русская жена, внучка православного священника и сообщает о своей дружинной деятельности.
Будучи дружинником и человеком нечистоплотным, желая выслужиться, он обращает внимание властей на известного своим эпатажным скандальным поведением Бродского.
Взяв в помощники двух соплеменников – журналистов Медведева (Бермана) и Ионова, оказавшихся в щекотливом положении, поскольку статья была направлена против сына их коллеги и знакомого А.И.Бродского, Лернер «заваривает кашу». В статье говорится о том, что Бродский «ведет паразитический образ жизни, около четырех лет не занимается общественно-полезным трудом».
То, в чем Лернер упрекает Бродского, было предметом тихой зависти его друзей-литераторов. В отличие от них, Бродский, по воспоминаниям Бобышева «… был свободным поэтом. Худо ли, бедно ли, но его поддерживали родители и блинчики с творогом, пусть с упреками, ждали его на столе… это была свобода без независимости».
За восемь лет с 1956 по 1963 год Бродский переменил тринадцать мест работы, где в общей сложности числился 2 года 8 месяцев. За два года до суда: 1962 г. – с конца августа недолгая работа в экспедиции ВНИГРИ. В сентябре уезжает в Москву. 22 сентября уволен за прогул без уважительной причины. Осень: в книге «Заря над Кубой» - два стихотворения Бродского – переводчика. Ноябрь: в журнале «Костер» публикация одного стихотворения. 1963 год – заработков нет.
Ссылки на то, что на деньги, заработанные в этот период экспедиций, можно прожить полтора года, для суда были несостоятельными.
«Легендарный» суд состоялся весной 1963 года: 18 февраля – первое заседание. 13 марта – второе.
До ареста и суда прошло полтора месяца. Друзья и приятели уговаривают Иосифа устроиться на работу, тем более, что с этим не было никаких сложностей. Из воспоминаний Бобышева: «Галик Шейнин уверял меня, что он хоть завтра взял бы Иосифа к себе лаборантом. Да и что Галик. Таких было много и с «гораздо большими возможностями». Но Бродский хотел не прояснения ситуации, не снятия с него обвинения в тунеядстве. Тогда чего? Таким образом он добивается признания себя Поэтом.
Из отчета секретаря райкома партии Н.С.Косаревой, к которой привели Иосифа друзья, мы узнаем, что на вопрос, почему он не стал получать образование, она услышала: «Я не могу учиться в университете», так как там надо сдавать диалектический материализм, а это не наука. Я создан для творчества, работать физически тоже не могу…»
Знакомые и друзья Иосифа (А.Я.Сергев) воспринимали его как широкоплечего и здоровенного рыжего парня. Геолог Эдуард Блуменштейн вспоминает: «он таскал рюкзак, часто тяжелый, его не тяготили бесконечные маршруты.»
В ссылке физическая работа не только не угнетала его, но, по словам Л.Лосева, «была самой отрадной стороной тамошнего существования».
Вот почему несчастная затюканная диссидентами судья Савельева, призванная государство выполнять свой долг – соблюдать закон, а не быть провидицей, - никак не могла взять в толк, почему взрослый, здоровый мужчина не желает трудом добывать себе средства к существованию. Для нее он не был поэтом, Был гражданином, не соблюдающим законы государства, в котором жил.
Для нее не являлись аргументом и слова Бродского: «Строительство коммунизма – это не только стояние у станка и пахота земли. Это интеллигентный труд…» Для суда не были представлены документальные доказательства этого труда и подсудимый был осужден: «выселить из гор.Ленинграда в специально отведенную местность на срок 5 (пять) лет с обязательным привлечением к труду по месту поселения».
Свое пребывание на поселении в деревне Норенской Архангельской области Бродский охарактеризовал, как «один из лучших периодов моей жизни»,
Здесь ему удалось найти гармонию между занятиям физической работой (трелевщик, бондарь, пастух, возница), духовными поисками и написанием стихов.
Впервые в жизни к нему обращались по имени-отчеству, как было принято в старой крестьянской среде, принявшей ссыльнопоселенца радушно. За полтора года ссылки не менее десяти раз его навещали родные, друзья, привозя книги, продукты. Лев Лосев привез пишущую машинку. Жил ссыльный в избе, о которой историк А.Бабенышев (Максудов) вспоминал: «На меня домик произвел очень приятное впечатление. Настоящее, изолированное, собственное пространство. Для нашего поколения это была немыслимая роскошь».
Три раза за полтора года Бродский получал разрешение посетить Ленинград, позволяя себе возвращаться не вовремя.
Именно там, в русской деревне, он осознает: «В деревне Бог живет не по углам, \ как думают насмешники, а всюду». Он пишет «зарисовки с натуры», о полевых работах, называя себя «сельскохозяйственным рабочим».
Правда, исследователь творчества поэта Лев Лосев относился к этим стихам несколько иронично, отмечая: «Как раз на сельскохозяйственные реалии автор не обратил должного внимания: сеялка превращается в борону… <….> Странно звучит «топорщилось зерно» наиболее юмористично звучит строка «припудренный землицею, как Моцарт». Под влиянием знакомства со стихами Одена там, в русской глубинке, меняется вектор его творчества. Из ссылки Бродский возвращается другим поэтом, для которого не существует традиций и норм. В письме от 13 июня 1965 г. он пишет: «Психологически автор должен следовать только своей интуиции.. <….> быть абсолютно независимым от правил, норм, оглядки на авторитеты…! Независимость от «высоких правил» законов гармонии – привела в дальнейшем поэта к потере «гипотетического» читателя, от которого он призывал также быть независимым, не осознавая своей зависимости от постмодернистской англо-американской поэзии.
23 сентября 1965 года Бродский официально освобождается Верховным Судом СССР.
Своему освобождению он был обязан прежде всего журналистке Фриде Видгоровой и диссидентам, поднявшим «шум» и организовавшим движение в защиту «опального Поэта».
В среде ленинградской интеллигенции сложился миф о том, почему именно Бродский был выбран жертвой показательной порки. Мол, государство убоялось духа свободы, заложенной в аполитичных стихах Бродского. Но еще более аполитично-свободны были стихи Александра Кушнера, который к тому времени был даже более известен широкому читателю, выпустив к тому времени книгу стихов и часто печатаясь в журналах.
Популярен был и Виктор Соснора, о котором Ахматова как-то сказала Найману: «Был Соснора. Читал стихи про то, кто как пьет. Страшные, абсолютно нецензурные, будут нравиться».
Но сознательно или бессознательно идущий на скандалы Бродский создавал вокруг себя ауру вседозволенности. Еще Илья Сельвинский в записках поэта писал: «В далеком углу сосредоточеннию кого-то били \ Я побледнел. Оказывается, так надо - \ Поэту Есенину делают биографию». Значение происходящего для дальнейшей судьбы Бродского поняла проницательная Ахматова, перефразируя Сельвинского: «Какую биографию, однако, делают нашему рыжему».
Ахматова, помогая Бродскому не попасть под пресс советской системы, вовсе не делала ему биографию, а спасала от «тюрьмы и сумы».
Она вместе с Лидией Чуковской еще до суда привлекала к делу защиты поэта людей, пользующихся влиянием в советской системе – Шостаковича, Маршака, Паустовского и даже официозного Суркова, готового помочь Ахматовой из уважения к ее творчеству.
Но не они сыграли решающую роль в освобождении поэта. По воспоминаниям Бобышева: «Возникла также сильная и сплоченная поддержка и в «свете» и в «миру», то есть в части общества, называющей себя свободомыслящей интеллигенцией, к которой принадлежал НАШ круг. Яков Гордин стал собирать подписи протеста. Но «пафос» этой компании был в утверждении исключительного таланта поэта … <….> Компания твердила, нарастая: именно исключительный, великий, величайший, гениальный. И это действовало».
Свидетел защиты Н.Н.Грудинина, Е.Г.Эткинд, В.Г.Адмони, как специалисты в области поэзии и поэтического перевода доказывали суду, что эта работа требует немалого таланта и особых знаний. Лев Лосев замечает: «.. им приходилось доказывать, что несколько опубликованных переводов Бродского, в том числе и ничем не выдающиеся <….> - большой и тяжкий труд…».
Что не удалось трем защитникам, удалось Фриде Видгоровой.
Сделанная ею запись суда оказалась за рубежом и стала цитироваться в прессе. Лев Лосев: «Если до этого имя Бродского на Западе было почти никому неизвестно, то к концу 1964 г…. <….> романтическая история поэта, над которым чинят расправу злобные, тупые бюрократы … <….> потрясла воображение западной интеллигенции». Французский поэта Шарль Добжински печатает целую поэму «Открытое письмо Советскому судье», американский поэт Джон Берримен пишет стих «Переводчик» о «юноше с головой в облаках», делается на Би-Би-си радиоинсценировка процесса Бродского». И далее – везде…
Фрида докричалась до целого мира и даже до Жан Поля Сартра, имевшего в СССР статус просоветского левого интеллигента и друга.
17 августа 1965 г. «Друг» СССР пишет письмо Председателю Верховного Совета Анастасу Микояну, предлагая «выступить в защиту очень молодого поэта, который уже является или может быть станет хорошим поэтом». Приближался съезд Европейского содружества писателей, и внемля словам Сартра - «решение суда должно быть пересмотрено» - его пересмотрели. Лев Лосев: «Неизвестно, что на самом деле думал о Бродском Жан Поль Сартр, который постулировал абсурд, как основное условие человеческого существования, но он вовремя пришел на помощь поэту»
Но, если широко известно о роли Сартра, друзей и почитателей, то о роли отца Бродского, призвавшего на помощь сыну те силы, о которых мало сказано и которые оказали несомненное влияние на судьбу Бродского, мы узнаем из мемуаров Дмитрия Бобышева спустя три десятилетия.
Несмотря на ссору, Бобышев приходит к Бродскому, чтобы поддержать того перед судом и объясниться по поводу стихов, опубликованных в статье.
Два из трех процитированных стихотворений принадлежали по иронии судьбы не Бродскому, а Бобышеву, о чем тот незамедлительно сообщил в Союз писателей сразу после выхода статьи.
«На мой вопрос, что он собирается предпринять, ответил вопросом:
- Зачем?
- Как зачем? Чтобы защититься. Доказать, например, что стихи не твои. Я готов свидетельствовать…
- Дело совсем не в «стишках». Бобышев проглотив эти «стишки», далее становится свидетелем знаменательной сцены:
«… В этот момент пришел отец и привел троих солидного возраста мужчин в черных шляпах «федорах», которым Иосиф показал свои опусы … «толковали талмуд… и не сеяли хлеба, никогда не сеяли хлеба .. . <….>
Все ясно, Жозефа «Еврейское кладбище» и «Пилигримы» … А, кстати, я и не знал, что … «Пилигримы» - это про евреев, думал что про поэтов. – Иосиф, покажи лучше «Исаака и Авраама».
- А что здесь делает этот гой, - пробормотал старший.»
И Иосиф, отделяя «гоя» от «наших» выпроводил Бобышева на лестницу.
Осмысляя дальнейший путь Бродского-поэта на Западе, Бобышев замечает: «По этой линии он и достиг многих, если не всех успехов. Гонение на него было расценено, как пример национально-религиозного притеснения всех советских евреев (антисемитизм) и в дальнейшем послужило подтверждением для больших и практических действия: поправки Джексона-Веникса (запрет США торговли с СССР) и закону выгодного статуса «беженца» и других привилегированных программ для еврейских эмигрантов в Америке…»
А на родине Иосиф, по выражению Лосева, «герой коллективно сложенного мифа», возвращается в Ленинград, где уже Фрида Видгорова умерла от рака. И даже «безвременная смерть женщины, спасшей реального Бродского, сделала еще более драматичной легенду об условно-поэтическом Бродском, для которого она пожертвовала жизнью.» (Лев Лосев).
По свидетельству биографа – «…в целом воспоминание о суде, душевный опыт с ним связанный у Бродского решительно отличались от воспоминания об этом событии тех, кто защищал и поддерживал поэта».
В момент духовного прозрения, на этапе, произошла встреча, о которой он рассказывал следующее: «И вот в таком вагоне сидит напротив меня русский человек - <….> мозолистые руки, борода <….>. Он в колхозе со скотного двора какой-то несчастный мешок зерна увел, ему дали шесть лет <….>. И совершенно понятно, что он на пересылке или в тюрьме умрет <….>. И ни один интеллигентный человек ни в России, ни на Западе на его защиту не поднимется. <….>. Никогда! <….> Все эти молодые люди – они знали, что делают, на что идут, чего ради. Может быть, действительно ради каких-то перемен. А может быть, ради того, чтобы думать про себя хорошо».
Но после смерти Ахматовой 5 марта 1966 г. ее нравственные уроки быстро забываются.
То что было немыслимо при ее жизни, стало возможным после ее ухода. Уже 3 июня у А.Сергеева Бродский презентует стихотворения «Остновка в пустыне» Книга с таким названием выходит в Нью-Йорке в 1970г. Вяч.Завалишин в статье «Подлинный Бродский и миф о Бродском», опубликованной в «Новом русском слове» пишет: «… чтение «Остановки в пустыне» все же оставляет горьковатый осадок: дарование Бродского как то потускнело и посерело сравнительно с его ранними стихами. <….> Трагедия Бродского и таких, как Бродский – в том, что они растерялись, оказавшись без ментора большого масштаба. Будучи предоставлен самому себе, своим силам, Бродский, вместо того, чтобы подняться на верхнюю ступеньку, спустился на нижнюю».
До отъезда из «страны рабства» оставалось два года.
Литература и принятые сокращения.
1.Ахматова. Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). Москва; Torino.
2.Бобышев Д. Я здесь // Октябрь. 2002. № 2, 11
3.Исайя Берлин. Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах. Звезда. 1990
№ 2. Ленинград «Художественная литература».
4.Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М. Независимая газета, 1998.
5.Бродский И.А. Большая книга интервью / сост. В.Полухиной. М. Захаров, 2000.
6.Гордин Я.А. Перекличка во мраке СПб; Пушкинский фонд, 2000.
7.Вяч.Завалишин. Подлинный Бродский или миф о Бродском. Нью-Йорк. Новое русское
слово, 1970.
8.Лев Лосев. Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии. М. Молодая Гвардия,
2008.
9.Найман А.Г. Воспоминания об Анне Ахматовой. М. Новый мир № 10, 11, 12, 1993.
10.Л.С. – Лидия Александровна Соловей, автор статьи.
Статья опубликована в СБОРНИКЕ ТРУДОВ тринадцатой конференции Академии русской словесности и изящных искусств им. Г. Р. Державина. Санкт-Петербург 2014 Российское издательство «Культура».