О, ШАХМАТЫ, ИГРА БОГОВ!
(Продолжение)
ВИКТОР КОРЧНОЙ
Хотя Корчной официально
Так и не смог взойти на трон,
Но после Багио морально
МНОЮ считался чемпионом он.
В тот год, отметить это нужно,
Приз «Оскар» журналисты дружно
Отдали Виктору Корчному –
Ему и никому другому!
За его волю, достиженья
И за … моральные страданья,
И это – высшее признанье
Его заслуг, его значенье!
В ряду блистательных «вторых»
Нельзя не выделить таких,
Как Цукерторт и Рубинштейн,
Как Керес и Давид Бронштейн.
И даже средь таких гигантов,
Блиставших редкостным талантом,
Величьем духа и умом,
Корчной стоит особняком.
Подумать только – сорок лет(!)
Боец, отвергший компромиссы,
По праву входит в «высший свет»
Сильнейших рыцарей Каиссы.
Притом вкусил он столько яда,
Сражаясь с Карповым, Системой
И мучаясь одной проблемой:
Как выбраться живым из ада?
Одна страданиям причина:
Храня достоинство и честь,
Он прям во всем, не терпит лесть,
Не гнет перед начальством спину …
Еще подростком в средней школе
В конце сороковых годов
Едва «не наломал он дров»,
Сказавши, зубы сжав до боли:
«В войне пред Польшей мы повинны,
Вонзив ей нож коварно в спину!»
И слово правды бурной страстью,
Как бомба, в тишине взорвалось –
Среди учеников, на счастье,
Доносчика не оказалось.
Война … Мальчишкой в Ленинграде,
Жестоко стиснутым в блокаде,
Под вой сирен и бомб разрывы
В турнирах среди детворы
Он движим лишь одним порывом:
Постигнуть таинства игры.
А в целеустремленном взоре
И в выражении лица
Угадывалось : в жарком споре
В нем пробуждался дух бойца!
Уже тогда он без сомнений
Бросался в омут осложнений:
Взяв пешечку – «данайский дар»,
Готов попасть был под удар.
И, обреченный на защиту,
Корчной являл особый дар:
Спокойно, с твердостью гранита
Он отражал любой удар.
И очень часто всем на диво,
Он, отражая нападенье,
Почти что «на краю обрыва»
Победно завершал сраженье.
В каждом бою, без исключенья,
Горя божественной искрой,
Он бился с полным напряженьем –
Где силы находил Корчной?!
В одной телепрограмме диктор
Назвал Корчного «страшный Виктор» -
Громя всех «в пух и прах»,
Он, в самом деле, сеял страх.
Давид Бронштейн сказал о нем:
«В борьбе Корчной горит огнем!
Ему неведом компромисс,
«Всех побеждать!» - его девиз!
Но откровенно, между нами:
Это пройдет, пройдет с годами».
Ошибся шахматный мудрец!
Корчной все также бился страстно,
Он – тот же яростный боец,
И время над бойцом не властно!
А сколько у него наград –
Их даже невозможно счесть!
Лишь «золотых» Олимпиад
В его карьере было шесть!
Побед в супертурнирах - масса,
Четыре – в первенствах страны,
И все вокруг убеждены:
Гроссмейстеру такого класса,
Вверх рвущемуся непреклонно –
Лишь шаг до обладанья троном.
И надо же, его гиганта
За гордый и свободный дух
Не раз партийные сектанты
Травили, чтоб он сник, потух,
Чтоб не добился высшей цели
И явно в этом преуспели.
Так, Карпову матч проиграв,
Он в интервью «Политике»,
Оценку его стиля дав,
Излил немало критики.
Тем создал новые проблемы –
Ведь Карпов – символ всей Системы,
Власти расправились с Корчным:
Он тут же стал «невыездным».
«Ужели в том моя вина,
Что высказал свое я мненье?
Боже, несчастная страна!
Я обречен здесь на мученья!»
Друзья – кто отвернулся разом,
А кто – клюет, как воронье,
Вокруг убожество, маразм,
Насилье, ханжество, вранье …
И он прикинулся «овечкой»,
Во всем покорным и немым,
Замолвил Карпов вдруг словечко,
И снова стал он выездным.
Играть поехав в Амстердам,
Виктор Корчной остался там …
После решительного шага
Не стало легче, как казалось,
Еще бы, ведь семья осталась
Заложницей в стране ГУЛВГа.
Вновь бой за титул королевский,
За высший в мире шахмат сан –
Повержен грозный Петросян,
А вслед за ним Полугаевский.
В Москве терзаются опаской:
Ужель не устоит и Спасский?
Не устоял – верх взял Корчной
И с Карповым его ждет бой.
В борьбе они сойдутся снова,
На этот раз на Филиппинах,
Но покорится ли вершина?
Корчному предоставим слово:
«Советские, пылая злом,
В ФИДЕ большой имея вес,
Вовсю старались мне назло
К решению склонить Конгрес:
«В турнирах мест Корчному нет!»
ФИДЕ отвергла их запрет.
Зато другой коварный план
Удался им наславу:
Все шахматисты из соцстран
Отныне не имели права
Играть со мной в одних турнирах,
Исключенье – первенство мира.
Да, их чудовищный бойкот
Доставил массу мне хлопот.
Теперь о Багио. Как пал
На Филиппины выбор мой?
Я примитивно рассуждал:
Чем дальше от Союза бой,
Тем меньше их влиянье,
Но я забыл – вот наказанье! –
Что щупальцами злого спрута
Почти весь шар земной опутан.
Наивен я! И вот расплата –
Мне дали с первых дней понять:
Я в Багио лицо «нон-грата»,
Как после этого играть?
А Кампоманес – нет секрета –
Хоть внешне благодушен, мил,
Он быстро продался Советам
И верой-правдой им служил.
В итоге, что ни говори,
Борьба уже не тет-а-тет:
Против меня Оргкомитет
И с ним судейское жюри.
Сто тысяч долларов – так много
Готов был Кампо заплатить,
Чтобы «безродного» Корчного
Флага Швейцарии лишить.
Ну, а послушное жюри
«Как нужно» проголосовало.
И тут, хоть лопни, хоть умри,
Но флага у меня не стало.
Весь мир кипит от возмущенья:
«Нет провокациям и склокам!»
Письма ко мне идут потоком,
В них искреннее уваженье...
Кто же в играющих командах?
В моей – четыре шахматиста,
У Карпова – большая банда:
Ведь большинство из них – чекисты.
У нас - Кин, Стин, Мурей и Панно
И Петра Лееверик – давний друг,
Они старались неустанно,
Лишь Кин, как выяснилось вдруг,
Об этом говорю с печалью,
Был человек с двойной моралью.
А Петру, уроженку Вены,
Увы, за лагерные стены
Упрятали после войны
Без оснований, без вины –
Ей вдруг чекистские подонки
Приклеили ярлык … шпионки (?!)
А в СССР, меня черня,
Настойчиво склоняли власти
Семью отречься от мен,
Но ни лишенья, ни напасти,
Ни положение изгоев,
Ни участь без конца страдать –
В них не смогла поколебать
Высоких нравственных устоев
И, словно бы семье в отместку
(Ведь армия в Союзе – ад!)
Сын тут же получил повестку
Явиться в Райвоенкомт.
И он скрывался от призыва,
А я просил весьма учтиво
В письме к советскому генсеку,
Взывая к чувствам человека
Свободу дать жене и сыну,
Чтобы семье вновь стать единой,
Хотя, конечно, было ясно,
Что все старания напрасны …
Открытье матча. Величавы
Гимны ФИДЕ и Филиппин,
А где же гимн-исполин
Великой шахматной державы?
Вместо него – какой скандал! –
Вдруг грянул … Интернационал(?!)
Весь матч, конечно же, условно
Делю на пять неравных вех:
Семь партий вел я хладнокровно,
Но дважды упустил успех.
В пяти последующих схватках
Вполне доволен я собой.
И, если дать оценку кратко,
В них шел примерно равный бой.
А дальше - восемь состязаний,
Увы, досаднейший провал:
Из-за моральных истязаний
Три партии я проиграл.
Но уже с двадцать первой встречи
Вплоть до последнего сраженья
Я доказал: еще не вечер –
И равным стало положенье!
И, наконец, последний бой,
Решающий и роковой,
Накал страстей особой пробы-
О нем я расскажу особо.
Борьбе за титул чемпиона
Сто лет! Определенно
Матч в Багио – вершина, пик
Зловещих козней и интриг.
Батуринский и его рать
В стремленье дух мой подорвать,
Не зная никаких преград,
Устроили мне сущий ад!
Да, в Багио полковник бравый,
Глава советской делегации,
Мастак на козни, провокации
Служил стране своей наславу …
Почувствовав вдруг чей-то взгляд,
Подумал: «Что за чертовщина?»
И тут же увидал мужчину,
Который сел в четвертый ряд.
Кто ж он? Зухарь – парапсихолог,
Бой с ним особенно был долог.
Он взглядом злобного огня,
Нарушив клятву Гиппократа,
Пытался довести меня
До состоянья психопата.
Я тут же заявил протест:
Убрать его с передних мест
Назад, где восседает банда,
То бишь, советская команда.
Такой вот странный показатель –
Сам удивляюсь, о создатель! –
Когда он лез в четвертый ряд,
Я, чувствуя колючий взгляд,
Не видел на доске решений
И потерпел пять (!) поражений.
Кода ж виновника всех мук
Назад отсаживали вдруг,
Играл легко я, без помех,
Четырежды (!) развив успех.
Не раз отсаженный назад,
Зухарь вновь лез в четвертый ряд.
Когда ж арбитр Лотар Шмид
Взял все же сторону мою,
Зухарь, приняв развязный вид,
Публично оскорбил судью.
Перед семнадцатою встречей
Я бросил взгляд в гудящий зал -
Вновь впереди он восседал!
Вот так почти что каждый вечер
Меня толкали на скандал.
Я – Кампоманесу публично:
«Зухарь обязан сесть назад!
Иначе я займусь им лично –
Забудет он про этот ряд!»
А Карпов себе рад втихую –
Еще б, мои часы идут,
Он знает: все это впустую,
И мой протест – Сизифов труд.
И все ж отсажен он назад,
А я, добившись перевеса,
Взбешенный, в состоянье стресса…
Зевнул элементарный мат!
Я, впрямь, был Карпова сильнее!
И вывод этот тем яснее,
Что и в условиях террора,
Проигрывая матч: два – пять,
Собравшись с духом, очень скоро,
Как Феникс, вновь я смог восстать!
Теперь, когда сравнялся счет,
Все видят: чемпион не тот,
Он сдал, поникла голова,
Ходила в Багио молва:
Коль проиграет – мне подстать
Готов невозвращенцем стать!
Ему ж неведома свобода,
Он ведь без права проиграть –
Что будет он рапортовать
Вождю советского народа?
Да, я веду жестокий бой!
Что принесет он? Неизвестно …
О, если бы борьба шла честно,
Победа бы была за мной!
Опять я вижу злобный взгляд-
Зухарь вновь сел в четвертый ряд.
Протест мой, по обыкновенью,
Кин не отдал по назначенью.
Ну кто мог знать, что он таков!
Он Кампоманесу в угоду
С подобострастием лил воду
На мельницу моих врагов.
Я сделал ставку на новинку –
Решающий мой аргумент!
И вдруг в критический момент
Ответил Карпов … без заминки -
Так, словно бы новинка эта
Давно известна всему свету.
У КГБ определенно
Везде есть стукачи, шпионы.
Но кто ж раскрыл секретный ход?
Ответ один на этот счет.
И он любого бы потряс:
Они подслушивали нас!
Хоть партию я отложил,
Исход ее понятен был.
Но в пику карповскому клану
Я матч заканчивать не стану,
Немалый в этом есть резон:
Формально матч не завершен.
Мое решенье непреклонно!
Но сделал Кин злодейский ход:
Сообщил жюри по телефону,
Что партию Корчной … сдает!?
Предательство! В который раз!
Но мы не думали, о боже!
Что Кин, быть может, жизнь мне спас,
Об этом Таль поведал позже.
Ему один чекист «под мухой»
С улыбочкой шепнул на ухо:
«Я не знаток слонов, ладей,
Но если б победил «злодей».
Пришлось бы «поработать» нам –
Его отправить к … праотцам …» -
Убили бы без лишних фраз,
Им это – плюнуть пару раз!
О Кине. С ним хлебнул я горя,
А ларчик сам открылся вскоре:
О матче книгу издавая,
Кин в ней фиаско мне предрек,
И свой прогноз затем спасая,
Вредил мне столько, сколько мог …»
О матче с Карповым в Мерано -
Незаживающая рана
В его истерзанной душе! –
Расскажет Штейн, пресс-атташе.
В команде Виктора Корчного,
Вряд ли найти кого другого,
Кто так бы предано и рьяно
Корчному помогал в Мерано.
Штейн о себе так говорит:
«Вот до чего я дожил:
Я – Штейн, увы, не Леонид,
Эмануил – не Ласкер. Кто же?
Я – тот, кто их всю жизнь чтил,
Я – просто Штейн Эмануил!»
Штейн – литератор, публицист,
Знаток поэзии «изгнанья»,
Страстный любитель-шахматист,
Отдал он и талант, и знанья
На благо Виктора Корчного
И сделал для него так много!
«Оглядываюсь я назад –
Мурашки бегают по коже,
Просто не верится, о боже!
Как вынесли мы этот ад?!
О шахматах – что говорить?
Их не было в помине.
Не мог Корчной там победить
По уважительной причине:
Угроза жизни постоянно
Над нами реяла в Мерано.
Так, карповский пресс-атташе
Рошаль с пристрастьем ледяным
Изрек, что затаил в душе
(Хоть откровенно – и то ладно!)
«Мы вас не просто победим,
А уничтожим беспощадно!»
Предупреждал ведь нас Хохлов –
Чекист, сбежавший из страны:
«Нет, не соперников – врагов
В вас видят. Вы – обречены!
Убить вас, может, не убьют,
Но искалечат – это точно,
Их не унять – напрасный труд,
Бегите из Мерано срочно!»
От жутких слов я онемел –
Ужель они настолько гадки?
Но он-то знал все их повадки
И словно в воду бы глядел.
Пример я приведу один:
Вернувшись в номер как-то раз,
Застал я там троих мужчин –
Что нужно было им у нас?
Я не успел задать вопрос,
Лишь смутно помню зверский лик,
Он брызнул мне в глаза и в нос –
Меня не стало в тот же миг.
Не помню, долго ль был в забвенье,
А пред глазами пелена
И резко поднялось давленье.
Что ж, я не внял предупрежденью
И вот расплата мне сполна.
Глаза болели много лет
И долго мучило давленье –
Кто ж с них потребует ответ
За это преступленье?
Корчного чем-то … облучали,
Впервые поднялось давленье,
Глаза слезились и пылали,
И он не внял предупрежденью!
А Карпов? Может он гордиться,
Что снова сохранил корону
Благодаря друзьям-убийцам –
Стыд и позор для чемпиона!
Сужу я мудростью простой:
«Скажи мне, кто товарищ твой?!»
Корчной же всем на удивленье
Все так же страстно рвался в бой,
Вновь вызывая восхищенье
Великолепною игрой!
Рыцарь с открытою душой,
Всегда был прям и чист,
Таким он был Виктор Корчной –
Неповторимый шахматист!
(Продолжение следует)