Собрался и я, наконец , книжку издать. Теперь все издают. Впал в соблазн и я.
Книжку эту, собранную с бору по сосенке, следовало бы не издавать, а сунуть «коту под хвост», куда многое из написанного за долгие годы и последовало…
Нету таланта, нету сил написать, - что такое был Саша Калинин. Стыдно за слабость свою. Стыдно, что я есть, а его уже нет…
Шесть лет, как его нет…
Подходил я и так и этак к этой теме, и всё никак, всё – не то… Как на Эверест – не взойти. На Эверест, кстати, Саша смог бы, да ещё и втащил бы кого не то… И пропасть не дал бы.
Нету сил – всё тут… Словно Саня, скромняга, давит на руку и нараспев говорит: «Бо-рис, не на-а-до обо мне…» Не Саня это - в горле давит, и руки опускаются…
Чтобы понять, что такое был Саша Калинин, нужно смотреть на небо, голубое днём и звёздное ночью. Нужно слушать Моцарта или Баха…
Такие люди, как он, приходят в мир, чтобы мы очищались от скверны.
Он не оставил после себя ни ребёнка, ни книги… Он оставил себя – в душах друзей. Он был Друг (есть такой талант), Друг щедрый, бескорыстный… Ненавязчивый, но всегда присутствующий, как эти звёзды над головой, даже когда их не видно.
Стыдно эту книжонку ему посвятить… Улицу, на которой он жил в Йошкар-Оле, назвать бы его именем. Длинная улица, а жизнь оказалась короткой… Лермонтовский возраст.
Он не погиб ни в горах Памира, ни на бушующей реке, ни в снегах Приполярья, - где бывал в сложных походах. Он был убит в трёхстах метрах от своего дома на улице Строителей в Йошкар-Оле. Убит профессиональным ударом в сердце. Он никому не перешёл дорогу. Он возвращался в полночь от друга, живущего на этой улице. Там у него, да и по бывшему СССР, друзей много осталось.
«Друзей много, а Шура был единственный…» - говорит Серёга Зеничев и жрёт водку от тоски… Тоже вот талантище!.. Его письма-поэмы читать не могу, захлёстывает боль. Его длиннющие вирши, эти сюрреалистические сказки, его пьяным, то смеющимся, то плачущим голосом, детям бы на ночь читать – убаюкивают…
Поговаривают, что Саня будучи мед. Братом, не дал кому-то наркотик. Вот и убит.
Может быть, это и ненормально, но не было и нет во мне желания отмстить, ни желания справедливого следствия и суда… И в Бога я что-то не очень верю, прости меня, Господи! Верил, да вот осквернился где-то… А Саши – нет, чтобы очиститься…
Триста метров до дома, до мамы – мало, как Сашина жизнь… Длинная улица Строителей… Ну что такое «Строителей»?.. Пусть бы была его имени… Именно – имени, а не фамилии, чтобы не путали с бывшим всесоюзным старостой… А то ведь произносить будут водители и пешеходы без имени… Ну что не назвать бы «Улица Саши»? Или Шуры, как чаще его звали, и как сам он называл себя в письмах… Кстати, вот отрывок из одного такого… Он учился тогда в мед. училище.
«… Недавно был в род. Доме на практике. Оказывается, роды – процедура не из приятных, особенно для женщин. В каких мучениях дети рождаются! А вот родился (младенец), стоишь, пеленаешь его, и непроизвольно думаешь: сотни тысяч лет жило до тебя на Земле человечество, а тебе всё это до лампочки. Ещё ни одной мысли в твоём мозгу нет, и сам весь чистый, как капля росы. Ворочаешься, орёшь, не нравится, а сам и представить себе не можешь, в какой прекрасный мир минут десять назад ты попал. И ради него, ради сотен других таких же карапузиков, ей-Богу, Борис, стоит жить…» Эх, Саня, Саня! – весь ты тут… Кто-то когда-то пеленал и твоего убийцу тоже…
И ведь был же невесть откуда, шёпоток в душу в тот день: «Бо-ря! Поезжай к Сане в Йошкар-Олу…», - ненавязчивый такой шёпоток…
Год был високосный, 92-й, брусник был неурожай… Приехали с Толей Чупровым на болото, высохло всё. Жаркий был год. Зато ос развелось видимо-невидимо… Переночевали , и с утречка –домой… И тут этот щёпоток… (бывает же такое). Ну и думаю: «До Казани – 3 часа езды, а до Йошкар-Олы – час… Съездить бы к Сане… Давно в гости зазывал, а не разу не сподобился… Он-то почти всякий раз, мимоездом в походы, навещал…»
Да шёпоток-то уж больно тихий был, да солнышко уже голову разморило… Да и неудобно как-то: приехали с Толей вместе, а тут – тебе направо, а мне – налево… Старая походная привычка – не разделяться. Да и потом, - что ж ехать-то с пустыми руками, и в кармане – ни шиша…
Так и стоит перед глазами Шура на пороге моей квартиры, закативший с Фанских гор, довольный, улыбающийся потрескивающимися губами, с лицом, обгорелым, облупленным под горным солнцем и с огромной, невероятно огромной дыней в руках, как снаряд главного корабельного калибра… «Саня, - говорю, - ты сдурел, не пущу, вези матери!» А он лыбится, - кровь из трещинок на губах, - распевным своим говорком: «Да у меня на вокзале, в камере хранения – рюкзак такими набит!» Ну что ты с ним поделаешь?..
Не поехал я, а в ту ночь нож ему достался. А могли бы за чайком ночь на 13-е (опять же) августа пересидеть… Ну да, если правда, - что говорят, - так его всё равно подловили бы… Утешаюсь! – не утешает… Надо знать Саню – он не хоронился…
Скверная мыслишка лезет в башку: «А может и лучше, что Саша так мало прожил?.. – не успел оскверниться, разочароваться…»
Не хочется думать, что это могло бы произойти. Не таков был Саня.
Пусть продлится его жизнь длинной улицей его Имени! Именно – имени. Пусть оно вечно звучит в городе Йошкар-Ола. Пусть люди на конвертах пишут: … улица Саши (Шуры)!
Это – не постыдно.
Это справедливо.
4-5.04.98