Летучий, утренний туман,
Тюрьма, забор, отстойник.
Стол, да продавленный диван,
Облезлый рукомойник.
Холодный, гулкий кабинет.
На выщербленных стенках,
Повсюду надписи - «Мин нет!»
«Проверено! Стеценко».
Солдат щепу на самовар,
Строгает за окошком,
Немецкий, полевой словарь,
На нём – казан картошки.
Консервы, крошево галет,
Пригоршня жёлтой груши,
Тут нам и завтрак, и обед,
И зачастую – ужин.
Ноябрь, Киев, холода,
Да тучки - промокашки.
На подоконниках лежат,
Планшетки и фуражки.
На потолке набрякла течь,
Провисла штукатурка,
Чадит надтреснутая печь,
Обгладывая чурки.
Неспешный, тихий разговор,
Табачный дым слоистый.
Два капитана и майор,
Военные юристы.
Сплошь завалили два стола,
Конверты и копирки,
Отдельно папки и дела,
Отдельно – фотоснимки.
На них вовек бы не смотреть.
Кнуты. Штыки. Собаки.
Расстрелы, виселицы. Смерть.
На матовой бумаге.
Здесь ощущается беда,
Холодной, липкой лапой.
Здесь все проклятые года,
Работало гестапо.
«Колючка», трупное амбре,
Расстрельные бараки,
Торчит на внутреннем дворе,
Огромный «газенваген»*.
Немецкий гений, твою мать,
В его последнем писке.
Сил не хватает, убирать,
Военные огрызки.
На запад катится война,
Глазеют отголоски,
Ещё не смыли со стекла,
Газетные полоски.
Ещё по мёртвым надрывать,
Тоскующие души,
И похоронки получать,
И замирать, сконфужен...
Что где то там… гремит война,
А ты, здоровый парень,
ныряешь чуть ли не до дна,
в болото мерзких тварей.
Тех, что на памяти людской,
Измазаны по брови.
Тебе, копаться день-деньской,
В таком дерьме и крови...
В мозгу пиликают с утра,
Визгливые свирели.
Семья под немцами была,
Уехать не успели.
От мыслей пухнет голова,
Сосущая отрава -
Гуляет страшная молва,
Про семьи комсостава.
Письмо… «не найден адресат».
К дождю заныла рана,
Тоскующий, тяжёлый взгляд,
В глазах у капитана.
Глядел на дворик под дождём,
Молчал, крепился с духом.
Ирпень давно освобождён,
А про семью – ни слуху.
Супруга и старушка – мать,
Дочь, комсомолка, Ната.
И главное – рукой подать,
А вырваться… куда там.
Измотанный, усталый вид,
Опущенные плечи,
В стакане ложечкой звенит,
- На фронте было легче.
Как утром открываешь дверь…
Поганки! Рыла! Рожи!
Привык – но к этому, поверь,
Привыкнуть невозможно.
Перекроили волчью пасть,
И блеют по овечьи,
Такая мерзостная мразь,
Помои человечьи.
Кто причитает, кто кричит,
Рвёт майку, просит воду.
Предатели и палачи,
Советского народа.
А стоит глубже ковырнуть,-
Останется досада,
Что не сумели улизнуть,
В обозе оккупанта.
Приходится тебе и мне,
Выслушивать такое,
Что стынет кожа на спине,
Как будто перед боем.
Кровоточиво застит свет,
Желание расплаты,
Рвануть наружу пистолет!
Ну, гады…гады! Гады!
Новоявленным господам,
Служили так завзято*,
Что даже немцы, иногда,
Придерживали ката*.
Таких – судить?! Чего мы ждём?!
Какого приговора?!
Но только в мыслях. Есть закон.
И мы, его опора.
Войной измотанной страны,
Доверенные люди,
Всё верно – если бы не сны,
Вскипающие жутью.
Где жадно лает пулемёт,
И словно для парада,
Гуськом у насыпи встаёт,
Расстрельная гирлянда.
Живых, раздетых догола…
приклады, клещи, крючья…
синюшных пальцев по углам,
отрубленные сучья.
Где целиком, сожгут в печи,
Трёхлетнего ребёнка!*
Где воют песни палачи,
Глотая самогонку.
Всепроникающий кошмар,
Удав, пятнистый, жадный,
Глотал, давился Бабий Яр,
Расстрельною гирляндой.
Где будут ногти вырывать,
Где каждый стон – улика!
И просыпаешься опять,
От собственного крика.
Спросонку разрывая мозг,
Взорвётся, как шутиха!
А завтра снова. Дверь, звонок.
- Подследственный – на выход!
Одни, угрюмые, молчат,
Поглядывают косо,
Другие - шавками скулят,
И воют на допросах.
Мол, заставляли, сознаём,
Не по злобе. Со страху,
Снимали мы со стариков,
Последнюю рубаху.
Не по злобе пошли служить!
Присиловали немцы!
Откажешься – тебе не жить!
Лютуют чужеземцы!
А мы от глупой простоты,
Три класса с коридором…
Шагали в гетто, на посты,
И лязгали затвором.
Не по злобе – попутал грех,
Мы сами не хотели,
Тащить девчонок для утех,
В солдатские бордели.
Всегда полнёхонек стакан,
Сивухи каламутной*,
Охотились на партизан,
И вешали прилюдно…
Что мы, что немцы, всё равно.
У них одна дорога,
До ямы, и на дно… на дно!
Простите, ради бога!
А этот… сущая беда,
Здоровый, крепкий, грубый.
Всклокоченная борода,
Прокуренные зубы.
Не лебезил. Не прятал глаз,
Ни «боже, алилуйя».
Он изгалялся напоказ,
Палачество смакуя.
Швырял кровавые дары,
Давай, возьми, попробуй…
Глаза навыкате - шары,
Наполненные злобой.
- Людей давил – что комаров! -
И загибает пальцы,
- Чего считать? На мне «жмуров»,
Как блох на итальянце!
Не признавал среди шпаны,
Я ни ножа, ни пули,
За две недели до войны,
Сберкассу «ломанули»*.
Приварка вышло – мал мала,
Не наскребли на водку.
Кассирша борзая была,
Попридержал за глотку.
С неё досталось мне добра,
Часы да побрякушки.
И повязали опера,
На «хате»* у «марфушки»*
Когда вязали – срезал влёт,
«Легавого емелю»*
Меня бы вывели «в расход»,
Да немцы подоспели.
Другой засунул бы в тюрьму,
Или погнал в окопы,
А немец, понял, что к чему,
Продуманный. Европа!
Но в наших людях – не сечёт,
А тут и я, с подмогой!
Знал всех собак, наперечёт,
Догляд поставил строгий.
Набрал в полицию дружков,
которых видел в деле,
И дисциплинка – будь здоров!
А что же вы хотели!?
Она стоит на кулаках,
Плетях и пистолетах.
Немецкий «орднунг»* - это страх.
Тут вам не при «советах»...
Не забалуешь! На корню,
Навроде рекордсмена,
Извёл жидовскую родню,
До пятого колена.
Глумливый, гнилостный оскал,
Растягивал всё гаже.
- Пытали? – Знамо, что пытал.
- Расстреливал? - А как же!
Любил я это дело…факт!
На завтрак и на ужин,
Из «парабела»*, - тах, тах, тах.
И марафет* не нужен.
Пяток отправишь на покой,
Служить милей и краше.
- И грабили? – Само собой,
Чего добру пропажа.
На что, спросите, голова?
Живём не по советски.
А немец, щедрый на слова,
Да всякие железки.
- Тут вы правы. Железный крест.
Не всякому вручали.
- Всё верно. На сто вёрст окрест,
Мы партизан прижали.
Отрезали от хуторов,
От жрачки и подмоги,
Расстрел - за хлеб, петля – за кров,
Тогда мы были - боги.
Ловили ночью, ну, а днём,
Пожалте к табурету*.
Десяток за один приём,
Невиноватых нету!
Фамилии? А на хрена?!
Да кто же всех упомнит.
Не до бумаг – на то война!
Загоним их в коровник…
Или в какой ни будь сарай.
Бензинчик – и готово!
Твоя работа – ты считай,
Пиши, пиши, «контора».
-Чего рядиться, я не бог,
Со многими сквитался,
но всех свидетелей не смог,
Пришить, как не старался!
Пиши, посёлок Тёплый стан.
Нарвались на отходе,
Допрашивали партизан.
Зарыли в огороде.
Приметный, уцелевший дом,
Живал сапожник Мойша…
- Расстреливали? – Нет, живьём…
Чтоб мучились подольше.
Помайся, поскули, поплачь,
Страны Советской житель.
Ты прав, начальник, я палач.
Каратель и душитель.
Но ты, не знаешь, почему?
С утра, после обеда,
Несут к порогу моему,
Доносы на соседа?
Бывало, прятал кто жидов,
Или советских, беглых,
Сосед заложит, будь здоров,
За полбуханки хлеба.
Не пропадал их скорбный труд,
Чуть кто посмотрит косо,
За день, бывало, принесут,
Десятка два доносов.
А сам - не стоит пятака.
Такие люди – глина.
Страшнее всякого врага,
Душонка мещанина.
О человеке толковать -
Пустые разговоры.
А мне петли не миновать.
Пиши, пиши, «контора».
Десятого, как есть, с утра,
Припомню для блезира,
Мне доложили, где нора,
Семейки командира.
Его бабёнку, мать и дочь,
Лесник укрыл в сарае,
С парнями после, эту ночь,
Мы часто вспоминали.
Из этих… из учителей,
Исправно дал наводку,
Собрал надёжных корешей,
На сани – и в Слободку.
Ещё десяток верховых,
Ловить – чем чёрт не шутит?
Платили немцы за живых,
И с мёртвых не убудет.
Сарай, ребятки, только – фить!
По брёвнам раскидали,
Старуха было голосить –
Штыком пощекотали.
Мамашу, этой вот рукой,
Приколотил к воротам,
А доченьку, забрал с собой,
За папу отработать.
Была мамзеля хороша…
Вот только - неумеха,
А надоела – корешам,
Подкинул на потеху.
А после натравил собак,
До крови приучиться.
- Гляжу, начальник, ты обмяк,
Бледнеешь, как девица.
А я на должности вот так!
Вот так держал управу!
Сжал исцарапанный кулак,
Оскалился слюняво.
- Как звали девку? Я не знал.
Держал, покуда греет.
Кисейный прямо капитан!
Гляди, ещё сомлеет.
Герр Вюрте* , где то записал,
Когда вручал награду,
А помнить, кто кого там звал…
Оно мне, падла, надо?
Так я… сучёнка твоего?
Того, гляжу, ты спёкся.
Ну, комсомолка? И чего?
Да я таких, - осёкся.
Уставился в зрачок «ТТ»,
Осклабился, довольный,
- А что… при нашей простоте,
Умеем делать больно.
Нахально прихватил стакан,
Цедил, плевал чаинки.
Скрипел зубами капитан,
В обличье – ни кровинки.
Врагу не пожелать – узреть,
Захолодив. Ошпарив.
Из человека лезет смерть.
На сотню лет состарив.
Всё подавляющим свинцом,
Вытравливая краски,
Переплавляется лицо,
В изломанную маску!
Беда… беда… беда… беда!
Кошмар немого крика.
В мозгу кружится чернота -
Заевшая пластинка.
В гляделки мутные окон,
Хлестало мокрым ветром.
Все ждали выстрела, а он,
Дышал, смотрел и медлил.
И продолжая разговор,
Намеренно – неспешно,
Тихонько подошёл майор
- Отдай, - забрал «ТэТэ-шник».
Сказал спокойно, - Ты, того,
Передохни, пожалуй,
как будто вынул из него,
отравленное жало.
- Ему, вон, что ни говори,
Лишь черви будут рады.
Попытка избежать петли,
Вся суть его бравады.
А про семью, возможно – ложь.
Рассказывая сказки,
Он думал – ты его шмальнёшь,
Распишешь по-солдатски.
Ему бы пулю… фантазёр.
Для пули - много чести,
Поутру выведут на двор
Вас, выродков, всех вместе!
Ты думал – заговорены?
Проскочим по дешёвке?!
Ты будешь, падаль, срать в штаны,
Болтаясь на верёвке!
По фронтовому – пуля, штык?!
Не мудрено - для шлака?
Повиснешь, высунув язык,
Скаженная* собака!
- Охрана! В карцер эту слизь!
И вынул папиросы.
- Поди, напейся и проспись.
А завтра ровно в восемь!
Возьмёшь курсантов и «козла»*,
Бумаги для постоя,
Даю на все твои дела,
От силы – суток трое.
А за своих, браток, молись!
Чем чёрт не шутит, боже?
Пусть офицер и атеист,
Но мало ли… поможет.
- Присядь. - за плечи обхватил,
По свойски, крепко, грубо,
Сам папиросу раскурил,
И сунул ему в зубы.
Дымил. Крупинки табака,
Сорили по бумагам…
Дрожала бледная рука,
Опомнись, бедолага!
Немой, худущий истукан,
Умом уже не с нами,
Смотрел сквозь стену капитан,
Свинцовыми глазами.
04. 12. 2016г. Пятаченко Александр.
Примечания: «газенваген»* он же «душегубка», специальный автомобиль с герметичным кузовом, предназначенный для казни. Перевозимых людей удушали выхлопными газами, от ведёнными в кузов от мотора автомобиля.
Завзято*(укр.) - упорно.
Ката*, кат.(укр.) – палач.
Где целиком, сожгут в печи, трёхлетнего ребёнка – случай, описанный в мемуарах партизанского командира Марчука Петра Даниловича, партизанский отряд «Мстители» на Киевщине. «… к ней (Давыдовской Анне, связной отряда в Броварах) стал захаживать зам. начальника местной айнзатц-команды Струк. По словам Анны – сватался. Выставить его не было никакой возможности. 8 декабря 1942 года Струк явился со своими дружками и заявил, что в курсе её(Анны), дел, но великодушно простит, если она выйдет за него замуж. Вся компания ввалилась в дом Давыдовской. Стали пьянствовать, заставляя женщину пить вместе с ними и распускать руки. Анна вырвалась и закрылась в комнате с сыном Стасиком, 3-х лет. Хотела выбраться в окно, но Струк оставил под окнами сторожить своего полицая. Выбив дверь, негодяй дважды выстрелил в Давыдовскую. Не ограничив себя расправой с матерью, схватил ребёнка и сунув в натопленную печь, закрыл заслонку. После снова уселся с дружками за самогон, не обращая внимания на крики ребёнка в печи. Случившееся стало известно в отряде, и Струк был партизанами приговорён к смерти. Приговор привели в исполнение…»
Каламутной* (укр.) – мутной.
«ломанули»* - на уголовном жаргоне – ограбили.
На «хате»* у «марфушки»* - на уголовном жаргоне - в доме у торговки марафетом (кокаином).
Легавый «емеля» - на уголовном жаргоне30-х, 40-х годов – добровольный помощник милиции, в основном из комсомольского актива.
«орднунг»*(нем.) – порядок.
«парабела»*,парабел,- сокращённо-жаргонное название немецкого пистолета марки «парабеллум».
Марафет – уголовный жаргон. – Кокаин.
Пожалте к табурету*- в смысле, встать на табурет, для удобства казни через повешенье.
Герр Вюрте* - имеется в виду оберштурмбаннфюрер Ханс Вюрте, так называмый «майстер», куратор полицейских и карательных формирований в Киевской области в 1942 году. Пропал без вести во время участия в подавлении Варшавского восстания. Скорее всего, убит польскими повстанцами.
Скаженная*(укр.) – бешенная.
«козла»*, «козёл» - фронтовое прозвище автомобиля ГАЗ – 64, аналог американского "Виллиса".