Мы не пишем ныне таким стихом,
как писали до нас,
в серебре.
Наш стих это жирный плевок на сухом
асфальте,
метка в календаре.
Нас кормили рифмами,
пичкали амфибрахиями,
тужась произвести благородное,
получив на выходе трахи
и страхи,
и «на хер их» - вот наша порода.
Пушкиных переварили, Есениных слопали,
Маяковского,
Бродского –
бог с тобой!
Жрали охотно!
Чавкая целыми толпами
над трупом. Обгладывали до остова.
Сожранное было усвоено тщательно –
а ну, выдай пиррихий да тонику!
Не знает кто, так мы заставим молчать его!
Посягнул тут на томики!
Мразь така!
Это ж классика!
Дай сюда!
Не созидатели – черви мы.
Охранники трона пустого,
где нам восседать не придется,
уж больно ущербные.
Рамками искорежены, в углы загнаны,
талантики крохотные и те попрятали.
Огорошенные
пробелами, знаками,
замкАми и зАмками.
«Как писать?» говорят они.
Что рифмовать на «любовь»? Или «смерть»?
Не успеть, стереть, впредь…
круговерть?
Слова только ищут,
словами бредят,
словам-кукловодам подчинены, как дети они.
В банальности скучно – их табуируем!
Скатился в них – жирную получи отметину!
А мало ли избитых тем?
«Война и мир» или
«жизнь и смерть» (с нею твердь, петь и меди бы).
Самое страшное в гениях, выше названных, не то, что они выговаривали новое,
а то,
что рассказывали
рассказанное
тысячу раз,
проклиная и топая,
плача и радуясь,
заставляя вибрировать,
заставляя чувствовать очерствевшее.
Нас же усадили за лирою –
тренькай! не ври давай!
лупи бешено!
На выходе что?! Грязь, слизни и жалобы.
Не поэзия –
фельетоника.
Муза, во плоти будь, так сбежала бы.
А нам
шалым –
вина с порнороликом.
Не стихи,
не предложения отдельные –
у нас мысли мертворожденные.
Чувства откопированные,
отбеленные, притом черные,
небом разжеванные,
растертые.
Мы пожрали – и нас будут.
Вкусы дальше –
декаданс –
только вниз лети!
Мы же честные!
Хочешь правду?
Нас отыщешь, стаи мух в небе выследив!