у меня нет своего кабинета, я просто слоняюсь где-то,
где перепадает бесплатный ужин, а если завтрак - еще лучше,
но сегодня я добрался наконец до квартиры, включил свет,
и зашел в свой несуществующий кабинет,
а там, на столе псевдописьменном сидит она -
незнакомая ЖЕН-ЩИ-НА:
ноги скрещены, неестественно прямая спина,
смотрит на меня боковым взглядом, разрывающим сетчатку на части,
и начинает без всякого здрасьте:
сколько ты себя потратил, чтобы этот мир что-то значил?
а знаешь, что через два года все будет иначе
восприниматься,
и зачем стараться?
не проще повысить неважность? стать безразличным?
знаешь, сколько людей страдает, кроме тебя лично?
и ведь было бы тебе не так за них и себя плохо,
если бы похуй.
небрежно ткнув в меня кольтом: не иди сейчас на работу, как можно жить жизнь, когда кто-то
кого-то бросает, сильно, громко и даже на полгода,
и когда такая погода, что хочется лечь на дорогу-
и стать таким же мокрым и грязным, и мама строго
скажет: вставай, хватит играть!
а тебе уже тридцать пять,
и память уже не пытается выбирать, что помнить,
а что стирать.
она поворачивает дуло ко мне:
я не собираюсь в тебя стрелять,
это не ограбление и не кража,
да черт бы с ним, он даже не заряжен!
она встает и подходит ближе:
скажи, ты читал ницше?
не находишь в нем ничего мерзкого?
он будто герой достоевского
из ненаписанного романа, правда?
что тебе ближе всего из канта?
много внутренней пустоты у камю,
приравнивания себя к нулю,
и у сартра в nausee что-то было..
правда aнтуан очень милый?
а тебя никогда не тошнило
от себя?
- ни разу,
и мне хочется ей рассказать,
что мы тоже герои рассказа
или даже стиха.
но она к этому глуха,
а мне хочется предположить,
что времени не бывает - нечем в общем-то дорожить,
если нет ни после, ни до - ни скоро, ни срочно,
а мы - заключенные между первой и последней строчкой.
впрочем,
кому это важно, она говорила уже про кино, про гондри и кустурицу.
я пошел на кухню размораживать курицу.