По весенней грязи обозные,
ковыляют лошадки... тепло,
что-то рано с весенними грозами,
и дороги все развезло.
Три подводы, кобылка, два мерина,
а на всех один ездовой,
круглолицый казах уверенно,
вдаль ведёт караванчик свой.
На подводах пласты соломы,
люди в гипсе, люди в бинтах,
порыжевшие пятна крови,
на брезенте и на бортах.
Покалеченный люд военный,
от побоища держит путь,
по дороге в притихшей Венгрии,
растрясло колеями - жуть.
На обочинах - чёрные танки,
от железа - тошнотный смрад,
три девчонки - три санитарки,
от останков отводят взгляд.
Надоел, как горькая редька,
фронтовой, постылый пейзаж,
тут - спаленная деревенька,
трубы в липкой, мохнатой саже.
Там - холмы, кривостой сосёнок,
разжиревшее вороньё,
в тухлой жиже на дне воронок,
треплет жилистое тряпьё.
Салашиста*, почивший в бозе,
отстрелялся... на то война.
К нам явился в немецком обозе,
нынче всё получил сполна.
Хмуро смотрят назад девчата,
за спиной громыхает фронт,
скоро снова из медсанбата,
караван обозный пойдёт.
Передышка. Коней и раненных,
напоили - вода своя,
из колодцев нельзя - отравлена,
от набросанного трупья.
Постарался фашист, привычен,
он мертвить, чего не коснись,
- Эх, чайку бы, душа-сестричка,-
попросил безногий танкист.
У меня сбереглось, заварим,
всё же краше, чем кипяток,
Эй, соседушки, кто не жаден,
доставай, братва, сахарок!
Наших ангелов побалуем!
Как хранят, все живы пока!-
- он смеялся и балагурил,
сыпал чай на дно котелка.
У девчонок теплеют лица,
словно нет проклятой войны,
в каждой вёске, селе, станице,
есть такие говоруны.
Но и дела не забывали,
дело - пыль для привычных рук,
грели чай и бинты меняли,
отгоняли газетой мух.
От безрукого лейтенанта...
молодой совсем лейтенант,
всё стеснялся, краснел - Не надо,
отводил пронзительный взгляд.
Ездовой топориком тюкал,
тол строгал в сырые дрова,
и танкист удивлялся - Любо!
Фронтовой заквас, голова!
А когда вода закипала,
сучья корчились на огне,
Тоня, младшая, увидала,
в цвете яблоню на холме.
Измочалило, расщепило,
не иначе - снарядом ствол,
но упрямая жизни сила,
белым цветом решила спор.
Изначальный - жизни и смерти.
- Антонина, куда, э-гей!?
Обернулась - Отстаньте, черти!
и тихонько шагнула к ней.
Отмахнулась - Куда я денусь!
Как у нас, ей богу, цветёт!
шевелила тонкие ветви,
пчёлка в ушко гудит-поёт.
Захотелось ей вдруг очутится,
дома, маму с порога обнять,
из родной напиться криницы,
ветви яблоням подвязать.
А когда наваждение минуло,
сухо щёлкнуло под ногой.
Лейтенанта пружиной вскинуло,
закричал, как резанный - Стой!
Стой на месте! Ох, дура, дура!
И чего тебя понесло!
Мина там, я сапёр, я чую!
мне с такой же не повезло!
Стой, не вздумай ногою двигать!
а иначе - всем попадёт!
Называют её "шпринг-мина"!
Стерва прыгает, что твой кот!
Тонька - в личике ни кровинки,
как по стойке "смирно", стоит,
бледно-тоненькая тростинка
только жалко губа дрожит...
Среди раненных - онеменье.
Ездовой головой качал,
У сестричек слабнут колени,
выкипает забытый чай.
- Дальше что, так стоять до смерти?
Лейтенант отмахнулся - Молчи!
Не мешай, мне бы инструменты.
- Или руки - добавил танкист.
Он кивнул - видно, крепок парень,
не обиделся, молоток.
Ездовому, - Сержант, татарин?!
- Я казах. - Всё равно, браток.
Все солдаты. Меня на плечи,
забери и неси туда.
Показал на Тоньку, - Увечным,
смерть не больно-то и страшна.
Лейтенант, ты с ногами, ладно,
сам дойдёшь, и мне помоги,
обскажи, понятно и складно,
мои руки - твои мозги.
- Тонька, ты позабудь про нервы.
Неплохой получился чай.
Вместе мы - сапёр полноценный,
даже две головы, смекай.
- Будет всё хорошо, я знаю,
и тогда, очень может быть,
мы на свадьбе твоей погуляем,
и поможем детей крестить.
- Посмотреть бы на эту рожу,
где придумал мину зарыть!
Нам бы самый плохонький ножик,
или гвоздь - земельку рыхлить.
Ездовой, улыбаясь мученно,
поминая фашистов-собак,
протянул с костяною ручкой,
длинный, в ножнах потёртых, пышак.*
- Дедов? - принял танкист - Спасибо.
Ездовой промолчал, кивнул.
- За холмом схоронитесь, живо,
как бы чёрт нас не ковырнул.
Развернулись на шлях разбитый,
люди, кони, скрипит возок.
Суматоха, в костёр забытый,
опрокинулся котелок.
Покатились, пропали. Тонька,
видя бледных десятки лиц,
заскулила, как собачонка.
- Не пищать.- обронил танкист.
- Лейтенант, говори, что делать,
я в сапёрном, как та свинья...
- Надо землю кругом проверить,
вдруг ещё где сидит, а я...
Извиваясь червём, толкаясь,
на обрубках, как только мог,
лейтенант щекой прижимаясь,
заглянул под Тонькин сапог.
- Вижу стебелёк -детонатор,-
обкопали со всех сторон,
- Сбоку должно кольцо-фиксатор.
Видишь? - Вижу. - Держи его.
- Как держать? - Разумеется, нежно.
Где то должен торчать второй.
Тихо, Тонечка, неизбежно,
мы найдём и его, ты стой.
Понимаю, родная, знаю,
очень страшно, но потерпи,
ты откуда взялась такая?
- Я? Уральская, из Перми.
- Ну а я из Кривого Рога,
подхватил разговор танкист,
- Лейтенант? - Из Владивостока.
Антонина, душа, крепись!
Лейтенант ковылял и падал,
кровь пропитывала бинты,
от усилий открылись раны,
на культях расползались швы.
- Я нашёл второй детонатор,
видишь? - Где там! - Тогда в ощуп,
- Есть! Железа то в ней богато?
- Триста с лишком шрапнельных пуль.
- Жалко, три руки не имею,
но держу - прохрипел танкист,
- Как свинья под ножом, потею...-
лейтенант заглядывал вниз.
Извозился в земле щеками,
пот и грязь текут по лицу,
- Затоскуешь тут за руками,
дело наше идёт к концу.
- А без рук что прикажешь делать?
Это в двадцать неполных лет!
Ни работать, ни есть, ни бегать!
Даже зада не подтереть!
Я-б за руки не знаю, что сделал!
Ноги отдал бы хоть сейчас!
- Лучше, брат, оставаться целым,
но такой расклад не про нас.
- Антонина, ты как? - Живая.
Ног не чую, всё затекло.
- Потихоньку, давай, родная,
словно под ногою стекло...
Подвигай подошву в сторонку,
Чуть! Ещё. Не спеши, солдат!
Всё! Свободна. Нет сил - в воронку!
Силы есть - догоняй девчат.
- Как же вы? - Не твоя забота!
Марш направо, это приказ!
Мы с немецкой этой мерзотой,
разберёмся без ваших глаз.
Тонька молча пошла... быстрее,
кровь упала в ноги, горят!
Подмывало встать за деревья,
но сердить не хотелось ребят.
- Всё путём? - поглядев на небо,
лейтенанта спросил танкист,
- Знаешь, так захотелось хлеба,
как у мамы. Чего ты скис?
- Не путём, - лейтенант скривился
- Здесь нам будет и стол, и дом.
Там имеется третий, хитрый,
детонатор. Под самым дном.
Врыт снаряд с поросёнка, точно,
две руки у нас, на двоих,
не достать, хоть до поздней ночи,
просидим... наше дело пшик.
- А на помощь позвать сапёров?
- Может грохнуть в любой момент.
Как тебя, криворожский? - Жора.
- А меня Николай. - Привет.
И прощай, брат-солдат, калека,
Ты трагически не смотри,
На двоих прожили полвека.
- Отпускаем по счёту "три"?
Тонька падала, спотыкалась,
от обоза кто то махал,
За спиной вдруг дохнуло жаром,
воздух яростно задрожал.
Отголосок смертельной силы,
меж холмов метался, дробясь,
Тонька тонко заголосила,
на колени падая в грязь.
Подбежали девчата, взяли,
повели, слепую от слёз,
лепестки вокруг оседали,
цвета яблони. Взрыв принёс.
На обозные "колесницы",
застилая раненым свет,
На седую косу сестрицы,
восемнадцать неполных лет.
28. 08. 2015г.
Пятаченко Александр.
примечание. Салашиста - Партия скрещённых стрел — национал-социалистическая партия в Венгрии, основанная Ференцем Салаши в 1937 году. Боевики-салашисты принимали активное участие в боевых действиях против Советского Союза на стороне Третьего Рейха.
17 октября 1944 года после государственного переворота в Венгрии сформировала новое прогерманское правительство, которое существовало до конца марта 1945 года. В апреле того же года была запрещена и распущена.