На свет пробиваться из ямы с компостом
непросто. Трещит, поддается короста,
вселяя надежду, что кто-то оценит
микронные муки в ладони от цели –
в неделях от зелени близкой аллеи.
Но стоит ли биться? Пускай не светлее,
зато не в пример безмятежнее в яме,
где жук не наглее червей с муравьями,
личинки не учатся морщить личины,
а счастье не кажется неизлечимым,
как там, где при первых симптомах потери
в теплицы нас кутают, чтоб пропотели.
Колючки упрямы? Побеги ретивы?
Отбрось ты причины, предлоги, мотивы,
своим дорожи, на чужое не зарясь,
держа преклоненными венчик и завязь
под слоем доступного, сытного шлака,
чтоб горькой росой по тычинкам не плакать,
когда к распустившейся бархатной коже
потянется нежный садовничий ножик.
Милее нечутких лопаток и леек,
он место надреза целует, лелеет.
Таким подставляется стебель покорней.
Такие отхватят по самые корни
и – рыльцем в свое же, которым пропитан,
чтоб впредь ни репризы тебе, ни репита.
Но выход свободен. И вход не завален.
И вроде не вырвали, только сорвали.
И снова так мало простора для паник,
что веришь – прорвусь, был бы счастлив ботаник.
Пускай улыбнется, как раньше, и режет.
И он улыбается. Только всё реже.
И счастлив. Но тоже как все – временами.
Пока мы собою компост приминали –
вьюнок, подорожник, пырей, слой за слоем –
сажал он герань, поливал он алоэ,
просил он: "Оставьте аллеи в покое.
На что им настырное счастье такое."
Чем чаще к поверхности рвется отросток,
тем больше компоста, тем толще короста,
и если бы ямы не рыли мы сами,
бульвары давно заросли бы лесами.