Облетела листва, и туман взвесью серой.
Что-то давит на грудь и сжимает в висках.
Потеряла я счёт дней, текущих в недели.
Одинокое сердце зажало в тисках.
Атмосфера наполнилась чем – то тягучим.
То в озноб, а то в жар, пробивает на пот.
Нет покоя в душе, даже сон стал зыбучим.
И спокойствие есть, только дремлет где кот.
И обила крыла та, что раньше парила.
Рёбра клетки грудной превратились в металл.
И единственный взор, что когда – то был милый,
Свет озёрных очей мне дарить перестал.
Руки те, что дарили мне ласку, заботу,
Прижимали меня крепко, нежно, любя,
В них теперь лишь стакан с исчезающей нотой,
Без которого ты уж не можешь и дня.
И не вызрел тот плод, ибо не был посеян.
Зарастает бурьяном родная Земля.
Потерял и ты счёт дней, текущих в недели.
Только ворох золы, два чуть тёплых угля.
Градус лихо крадёт все благие порывы.
Что – то вечно висит за широкой спиной.
Только сердце орёт и душа до надрыва
И вступают в разрез с головою хмельной.
Разум что-то несёт. Отдаёт перегаром.
Сплетни, домыслы, ложь... всё в сосуде одном.
Говорят языки, мы с тобою не пара,
Наш разрушив уют и желая наш дом.
Только зависть на них, только злое коварство.
Только тяга иметь то, что им не дано.
И улыбкою их усмехалось лукавство,
Подавая на блюде в позолоте говно.
Не ошиблись в одном, ибо опыт столетий,
Что вкушает обман на закуску хмельной.
Ест он всё наугад, вряд ли сможет заметить,
Что его, как скотину, ведут на убой.
Он не верит тому, что на трезвую мыслит.
Он не верит тому, кто не жаждет налить.
Извращает он суть, что начертана в письмах
И он склонен всегда разум трезвый винить.
Он не верит себе и себя не вверяет
Ни судьбе, ни тому, кто желает добра.
Пьяный ум завсегда трезвый путь отвергает
И считает, что злато ценней серебра.
Он не видит, как ночь дня подводит итоги,
Как Луны полутон нам доносит дня суть.
И ему всё равно на закате ль, восходе...
Цель его лишь одна, всё забыть, утонуть.
Отдохнуть от забот и забыться от истин.
Лучше лживый дурман, чем нелёгкая весть.
Чтобы выход найти, надо трезво помыслить.
Змей зелёный твердит, что на дне правда есть.
Только выпьешь до дна, утром снова похмелье.
Зов найти лишь сто грамм, а затем пару вёрст.
И потерян вновь счёт дней, текущих в недели.
И за то новый тост. И за то новый тост.
Позабыл сам себя и себе плюнул в душу.
Усмехается смерть на запястии дней.
И тебе говорит, что покой твой нарушен,
Чтоб его обрести, милый, горькую пей.
Позабыты слова, поцелуи, объятья.
Позабыта слеза, блеск Луны, свет Небес.
Надевает обман подвенечное платье.
И дурман, и угар... и лихого завес.
И к чему говорить, и к чему притворяться,
Если шорохом шум, лишь ознобом мороз?
Для чего одевать подвенечное платье,
Если суть во хмелю не в серьёз, не в серьёз?
Для чего я живу, если некому верить?
Для чего крик души, если сердце больно?
И на что я в судьбе, в этой жизни надеюсь,
Если нету её, если нету её?
Может, горькую пить – то единственный выход?
Может в этом пути путь скорей до Небес?
Но не верю словам, что на трезвую стихли.
Это только на треть. Это только на треть.
Но я помню Любовь, помню дрожь и волненье.
Помню, как целовал, говорил, я твоя.
Помню я, что жило во душе вдохновенье –
Суть для нового дня. Суть для нового дня.
Это помню до слёз, и обидно до боли.
Дня вчерашнего свет ярче звёзд в Небесах.
Сильно, хоть, потускнел этот свет поневоле,
Но на веке остался он в наших сердцах.