наши ноги бегут ко злу,
ступни, порождающие цветочные луга,
спешат на пролитие крови;
красные маки,
кровь буявая,
неба утешней,
чище росы,
хоть и даны те,
подобно нам, из бездны вышедшим,
в жертву для мира.
я несчастен и истаеваю с юности,
я передаю тебе ужасы, что нес на себе,
когда прикасаюсь ножом к плоти твоей;
края раны расходятся, как лепестки,
сворачиваясь, и глубина тела лестного
чиста, будто простыни девственницы.
твоя кожа пульсирует, покрываясь
томным закатом и запахом перца.
однажды я покажу тебе плоть,
из которой не истечет ни капли.
я изнемогаю.
в сердце моем - омежник шафранный,
сардоническая ухмылка,
гомерический смех,
предреченный Гомером,
смерть мне - улыбка,
что отражается в зеркале.
надо мной прошла ярость,
устрашения сокрушили меня,
я ожидал, что внизу будет похоть,
что будет шелк огня и уроборос
испепеленный,
что пламя сожрет меня заживо,
я ожидал, что там будет запах,
что я буду плакать,
но всякий день окружают меня, как вода:
облегают меня все вместе,
ведь, сокрушенный,
я продолжаю падать.
кожа моя тоже была бланжевая,
да расцветала, благоухая, лилия,
отгораживая меня от голи нищей
с кожей замшелой,
но, оскверненная шерстью овечьей
и жиром свиней,
она начала броснеть.
карабкаясь вверх,
надсадно дыша,
я оглянусь
и следа не найду
от руки человеческой,
о, яма, полная грязи, в которую кинули нас,
да в которой ни крокодильей пасти,
ни кожи младенцев,
ты ночь каждую, мрачную и минорную
слышала тихое:
пусть стану я
этой пылью,
гневной рукой,
пусть стану стеной,
и грязью, и птицей,
и небом мне ненавистным,
пусть стану водой,
что смывает мне путь,
себя пожирая,
пусть падалью стану,
ночью и ямой,
ежели нет меня.
я греха человек,
сын погибели,
истина моя - в месте тления?
посмотри на меня, растленного,
это - прекрасный венок для головы моей
и украшение для шеи моей.
глаза наши, что не можем закрыть,
чего те не знают; себе утешенья
иль человеческого прощенья?
лилии, оскверненьем замшелые,
когда я засну,
то не открою свои глаза,
прозрею и буду петь
о бездоннице,
в которой не увидать зорницу,
но денница в руке моей,
греет ладонь, ее не сжимаю,
она - сердца моего росток,
хоть и с днем исходящим
пропадает десница во тьме,
в тень обращаясь,
а после и в прах.
расхищения, пропажи, вопли на улицах наших,
ветра нет, да бруя мощна,
то море бушует,
кипит, пузырясь, и бельки
ступни омоет,
поцелуев нежнее.
но премудрость возглашает на улице,
песнь голос рождает:
ветер разносит с лица земли,
пустой и безвидной,
пепел и прах.
куда несут нас ноги,
обескровленные?
будут звать меня,
и я не услышу;
с утра будут искать меня,
и не найдут.