Жаркое, знойное, раздетое
лавандовое лето.
Я ходила босиком
и не могла надышаться свободой,
падала в него ничком.
Глаза горели как у детей на конфеты
и там было всё, что нельзя им -
алкоголь, поцелуи, сигареты.
А день с ночью нахально крутил интрижку,
мы же были вложены в них
как сухоцветы в книжку.
Я сейчас, листая "не его"
всё это понимаю, вспоминаю,
и терпко-сладко на губах
от того солнечного рая.
...Я сидела, ловя покачнувшийся горизонт
за хвост и смеялась,
потому, как ничего не получалось -
проще опереться на руку
и плыть по этому потоку.
Друзья шутили, пели, танцевали -
душевный карнавал.
Потом мы часто это вспоминали...
Кружилась голова от счастья и свободы,
как жаль, что там по пальцам можно было сосчитать
все наши сумерки, закаты и восходы.
Но нам тогда было на время наплевать
и среди новых узнаваний, диалогов, лиц,
и пальцев, стёртых струнами гитары ,
криков птиц
мне было всё равно,
что ты такой морской и южный.
Мы говорили обо всём,
что есть внутри, снаружи -
о том, как волны любят эти берега,
а местным детям снятся вьюги и снега.
О том, что после завтра поезд,
так неудобно - с самого утра,
не выспаться. И надо бы успеть
в поход и песни у костра.
Мы говорили,
я смотрела в даль и трогала песок,
и были мы так близко от щемящего в груди,
на волосок...
...А помнишь, после завтра, всё же наступило -
мы суетно менялись почтой,
проводница говорила,
и долго, бесконечно долго длился путь
(совсем не просто было мысли, сердце, душу -
всё в один сосуд вернуть).
...
Но всё ушло и время нанесло печать.
Теперь ты там, в хранилище моём,
самом надёжном,
куда и не добавить, не отнять.
Увы,
но это просто невозможно.