Светлой памяти Михаила Афанасьевича Булгакова
и его бессмерного романа "Собачье сердце",
П О С В Я Щ А Е Т С Я
Часть I.
Благородных кровей, с родословной от “Бога
Всех Породистых Сук”, но… пошла на панель,
чтобы как-то кормить инвалида-бульдога
с престарелой свекровью. Крутой спаниель
был в бордели за главного. Приняли сразу,
ибо спрос на смазливых и рыжих высок;
мини-юбка, колготки, нелепые стразы
“убивали” клиента, как пуля в висок.
Да и “точка” на Невском /поближе к Садовой/
“центровая” по выручке. Прут кобели
за любовью – запретной, проплаченной, новой
и, покуда супружницы не “замели”,
“отрываются” с сучками разных сословий…
у Матильды прислуга, салон, экипаж;
вроде Моськина стать, а прибыток слоновий
и гламур, и понты, и ваще… эпатаж.
Молодой, но весьма плодовитый профессор
денно-нощно над колбами бьётся плотвой;
но смеются коллеги, безмолвствует пресса,
в грош не ставя талант /безусловный!/ того,
кто стоит на пороге великих открытий…
у Михал Афанасича* док подглядел,
что’ явилось на свет не в процессе соитья
и к какой привело поправимой беде.
Руки чешутся… ноги утюжат привычно
петербуржский булыжник сырых мостовых…
Станиславу Филиппычу хочется лично
всей российской науке “ударить под дых”.
Лай Матильды, ну… вроде валдайского звона –
чист, призывист; поднимет любого на раз…
угораздило дуру присесть средь газона,
чтобы справить нужду… подкатил тарантас
и профессор /сказалось чукотское детство!/
ловко бросил на тонкую шею лассо’…
в семикомнатной, прежде чем тупо раздеться,
он с трудом, но залез и открыл антресоль,
где покоилась клетка из-под медвежонка,
не желавшего стать председателем-зиц…
в предвкушении чуда взопрел до мошонки
бедный Стасик… активно крутились мозги
в направлении скорой собачьей кончины…
ассистент /Борменталь Теодорыч Ефим/
оказался хорошим врачом и мужчиной,
сунув в пасть нашей псине наркозный эфир.
Дальше – классика: ждут подходящего трупа,
режут железы, следом гипофиз и вот –
рукоплещет от зависти чёрной вся труппа,
а Ефим Станиславу осанну поёт!
Часть II.
Время – деньги, плюс слава, за минусом рисков,
что сопутствуют тем, кто на шаг впереди…
насосавшись до края дерьмового виски,
в новой тачке любовника, взятой в кредит,
некто Люба /из бывших работниц столовой/
“удостоилась чести” свалиться в кювет.
Судмедэ’ксперту в морге достаточно слова
/и наличных/ за труп для научных побед.
Шарм былой красоты затерялся меж пятен*,
а “величие” вышло в обнимку с душой…
на соседних кушетках, как будто распяты,
возлежат обе девочки… “Может, ещё…
тормознуть?” – Робкий голос дрожащего Фимы
не услышал профессор… а где-то в ночи,
усмехнулись скептически семь серафимов
и отправились богу доносы строчить.
Утро выдалось скверным: пел ветер в камине
о бездарных погодах и мокрой зиме;
на верёвке сушился рентгеновский снимок,
а Филиппыч довольную рожу имел.
Всем отбой! Ожидание хуже процесса,
ибо сердцу милей не провал, а успех…
полицейский наряд еле сдерживал прессу,
а спецкор “Комсомолки”, под дружеский смех,
рисовал на планшете таинственный облик
неизвестной доселе породы собак…
в дальней комнате тихо посапывал гоблин,
привлекая своим появленьем зевак.
Шерсть линяет, а хвост превращается в копчик;
округляется попа и ноги /ура!/
десять метров квадратных усиленно топчут…
“Ну-с, голубчик, теперича точно, пора
глянуть краешком глаза на чудо природы!” –
док волнуется, пряча ухмылку в усы;
понимает, что лучшим слагаются оды,
неудачников рвут озверевшие псы.
_________________
*трупных
Часть III.
Лай не лай, но подобие женского визга
слышал дворник из окон господских хоро’м:
“По всему-то видать, апокалипсис близко,
если дьявол вопит, разрази меня гром!..”
Стас и Фима застали пред зеркалом Матю
с телом Любы… нетрудно свихнуться умом,
если в псинах тебя всякий гад колошматит,
то с фигурой “Мисс Мира” не страшен Содом.
Первый шок, первый мат /дама, чай, из столовой/
перекрёстный допрос и обильный обед,
где ножи и посуда – крутейшая новость
для собаки, не знавшей вовек этикет.
“Как же звать-величать тебя, милая дева?” –
академик с иронией смотрит в глаза:
“Матахаря, заневских дворов королева;
проститутка, шпионка, танцовщица…” в ЗАГС
уже поздно идти, да и как объясняться
с бюрократами: “Бывший французский бульдог???..”
Двум учёным мужам не к лицу роль паяца,
да и валятся все от усталости, с ног.
Обрастает действительность массою слухов:
будто некто Раскольников, выкрав топор,
замочил в подворотне слепую старуху
и скрестил её с кошкой… живёт до сих пор
это мерзкое чудище в центре столицы*;
жрёт бездомную тварь, запивая мочой…
вот, намедни, душила разносчика пиццы,
усмехаясь злорадно “с колбаской, почём?”
Между тем, Матахаря вовсю хорошела,
пополнялся вещами её гардероб;
прятать дальше от зрителя пышное тело
стало трудно… сам Стасик, завидев бедро,
отворачивал взгляд, ибо детище мага
не для секса /с создателем/ им взращено…
гражданин и гражданка ничто без бумаги –
это знает любой превращённый щенок.
ТСЖ, как прообраз месье управдома,
был наслышан о новой жиличке… и вот,
бескорыстной любовью к порядку ведомый,
председатель правления в гости идёт.
Движет миром, друзья, любопытство и зависть:
“Двести метров квадратных, дубовый паркет,
три сортира, три спальни… профессор, избавьтесь
от просторного зала!” “Там мой кабинет;
и не Вам, старый хрыч, раздавать указухи,
а тем паче топтать дорогие ковры…”
Почесал ушлый Шмондель пальца’ми за ухом:
“Уважаемый доктор, уж будьте добры
предъявить документ на… не знаю, кто нынче
Вами создан, но есть федеральный закон
и,хоть будьте Вы трижды великий да Винчи,
регистрировать съёмщицу всё же должон”.
Делать нечего. Выправив ксиву с пропиской,
строго-настрого девушке док наказал,
чтобы “тихо сидела, не трогала виски
и не шлялась встречать поезда на вокзал”.
____________________
*северной, конечно
Часть IV.
В мире масса сообществ, различных ячеек,
где корпит над непознанным творческий люд,
но стоят на вершине лишь те, кто бойчее
и на гениев смачно, сквозь зубы, плюют.
Академики местные тоже мечтали
архиважное сделать, чего-то открыть,
но погрязли в рутине никчемных деталей
и куда-то исчезла, со временем, прыть.
Клан научный гудел: “Смелость, с дерзостью вкупе,
плюс пытливость ума, нестандартный подход…”
А в душе каждый деятель жаждал пощупать
телеса, о которых судачил народ.
Да и некая ревность к коллеге по цеху
/у меня явно больше научных статей!/
объективной оценке являлась помехой,
сколько док не старайся и сколь не потей.
Стас готовился тщательно: выбрил щетину,
приобрёл у друзей в филармонии фрак,
будто вёл на смотрины не бывшую псину,
а солистку балета. Себе он не враг,
потому и Матильду /пардон, Матахарю/
инструктировал тщательно, как на расстрел,
но убить в этой девке прожжённую шмару
наш внезапный герой до конца не сумел.
Если знать, где споткнёшься – стелил бы солому…
в академии яблоку негде упасть:
никогда ещё sapiens – ну, тот, что Homo,
не будил в человеках звериную страсть.
Обаяла, унизила, ввергла в пучину
самых низких желаний… от жён вдалеке,
распоясались эти… ну как их… мужчины…
кто свечёй*, кто на бочке*, а больше в пике*
наши асы жужжали вокруг подопечной,
то и дело садясь, выпуская “шасси”
на высокую грудь, на округлые плечи
и туда, где разврата обширный массив.
На доклад именинника дружно “забили”,
потому что самим всё равно не понять,
как при деньгах и прочем людском изобилье
сотворить вот такую роскошную @лядь,
да ещё из бульдога и горе – девахи,
коих в городе шляется в каждом дворе…
тут и Матя дала откровенного маху –
зафигачила ножкой министру в торец.
Сей скандал грандиозный транслировал “Первый”,
в интернете просмотров и лайков вагон;
из-за “сучки лохматой, законченной стервы”
отделение РАН** завершило “сезон”.
___________________________
*фигуры высшего пилотажа
**Российская академия наук
Часть V.
Возвратимся опять к ненаглядным “баранам”,
то бишь в лоно квартиры, где двое творцов
поднимают с постели, как башенным краном,
загулявшую бабу… смурное лицо
вроде морды собачей – лохмато и грязно,
со следами вчерашних загулов и драк;
устремилось нутро к старой жизни отвязной,
где главенствует хаос и полный бардак.
Некто Серж - тунеядец, альфонс и кутила,
липнет банным листом /стопроцентный кобель!/
Ему Матя секрет возрожденья открыла,
как страдала, скиталась, попала в бордель.
Параллельно жила беззаботная Люба,
у которой был “папик” и куча бабла…
поступила с ней жизнь офигительно грубо –
свою смерть под разбитой машиной нашла.
Серый глуп, но смекнул про возможность “подняться”
на убийстве Матильды… банальный шантаж –
это прибыль в карман, не вставая с матраца;
без погони, стрельбы, нападений и краж.
Станислав гнал поганой метлой ухажёров,
ибо мозг нашей дуры отстал от телес…
на пороге с цветами, представился: “Жора,
я имею предметный к мамзель интерес.
В детективном бюро завалялась бумага
о пропаже собачки, Матильда, кажись…
невозможно /без слёз/ мне озвучивать сагу,
как трагично сложилась и кончилась жизнь.
Есть, однако, нюанс – некто доктор с Садовой
был замечен близ места, где сгинула тварь.
Я и сам, извините, мужчина бедовый,
но мочить животину?..” “Ты мозг мне не парь!” –
док кивнул, незаметно, вошедшему Фиме
на стоящий в углу бесполезный топор:
“Вы имеете, Жора, финансовый стимул,
но со мною ведёте пустой разговор…”
***
Кот Матвей, что слонялся по кухне без дела,
не успел даже глазом зелёным моргнуть,
как его породнили с бесчувственным телом
и отправили в новый, загадочный путь.
Часть VI.
Жорж Матвеев, в девичестве вор и кутила,
занял комнату с видом на мусорный бак.
Чуть стемнеет, какая-то страшная сила
поднимает его на бродячих собак.
Отказался стричь ногти /и волосы тоже/
месяцами не мылся, боялся воды;
обустроил на коврике лежбище-ложе,
где хранил всякий хлам, от носков до еды.
Что ж до Мати, то пёс не целуется с кошкой,
но профессора детища вроде людей,
потому оторвались от миски и плошки,
сев за стол сервированный… сколь не балдей,
время камни разбрасывать кончится быстро
и наступит пора для их сбора. Итог
вроде праздника: брызжут шампанского искры,
а потом нависает над городом смог.
Так и в этой “семье” – нерадивые дети
под греховной звездой и пороком в глазах
вряд ли счастье подарят и вряд ли ответят
на любовь их создателя… радость и страх
уживаются в сердце Филиппыча разом:
“К чёрту опыты, клинику… слышь, Борменталь,
с нашей лёгкой руки расползётся зараза
по учёным умам… будет искренне жаль”.
Пили много и долго. Дорога в бессмертье
постепенно сменилась на бег от себя;
в этой гонке за славой, чудно’й круговерти
каждый эго лелеял, отнюдь не любя
хрупкий мир визави… неминуема плата
за вторженье людское в святая святых,
потому не пустуют в дурдоме палаты
и лежат на могилах живые цветы.
Путь к истокам природы не менее труден,
а ответственность выше, поскольку теперь
распрощается сучка с роскошною грудью
и не сможет ногою пинать чью-то дверь.
Хуже с Жорой: останки лежат на погосте,
под крестом самопальным, без фото и дат,
а Матвей разминает затёкшие кости
и бросает на Стаса внимательный взгляд.
Вместо эпилога.
Михаил Афанасьич, прости ради Бога
за попытку приблизиться к лику святых*;
за рифмованный шаг по знакомой дороге,
за смешной плагиат и за искренний стих.
Да и время сменило цвета: красный с белым
не воюют за власть над огромной страной
и в любом, человечьем, собачьем ли теле
жить комфортно /но только… какою ценой?/
Из Москвы я отправился в Питер… не скрою,
здесь парадная круче, чем куцый подъезд
и моим, изменившимся внешне, героям
много лучше среди исторических мест.
Я не волен придать обаянье злодею,
но харизма порока настолько сильна,
что он душами нашими прочно владеет,
как немым подкаблучником стерва-жена.
И не мне расставлять болевые акценты,
а тем паче искать в каждом жесте мораль:
достоевская бабка взимает проценты,
а студент на допросе тихушник и враль.
Им, героям, и нынче простор для фантазий;
их несбыточность мечт так достойна письма,
потому расползаются в ночь метастазы
строк заразных моих, что достойны весьма
кисти Ре’мбрандта… впрочем, заслуги поэта
в этом хаосе глупых, неправильных слов
не заметят, набитые снобом, эстеты,
продолжая жевать макароны и плов.
Так прости, Бога ради, потомка дурного
и не гневайся шибко на Борьку-глупца,
что дерзнул упорядочить русское слово,
только вскользь намекнув на таланты отца.
____________
*классиков
16-24 января 2018 года
Санкт - Петербург