“И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле...”,
“...и воскорбел в сердце своём..."
"...воды потопа пришли на землю.”
“...и лишилась жизни всякая плоть.” Бытие, гл.6-7.
“Вы - соль земли...” “Вы - свет мира...”
Евангелие от Матфея, гл.5
О, Байрон! “Небо и Земля”
соединились в нас.
Разрушить и опять с нуля
мир воссоздать не даст
Отец Всевышний!
Божий сын
грех первородный снял.
И чище утренней росы,
улыбчивее дня
младенец и его душа.
А к середине лет
на тело нарастет парша,
душа падёт от бед...
Но, Байрон,
как ни тяжек грех,
в нас небо не умрёт.
Твой крест -
идущему ГорЕ! -
Любви моей оплот.
Из записей А.С. Пушкина:
«Горестно видеть, что некоторые вмешивают в мелочные выходки и придирки своего недоброжелательства или зависти к какому-либо известному писателю намеки и указания на личные его свойства, поступки, образ мыслей и верование. «Душа человека есть недоступное хранилище его помыслов»: если сам он таит их, то ни коварный глаз неприязни, ни предупредительный взор дружбы не могут проникнуть в сие хранилище. И как судить о свойствах и образе мыслей человека по наружным его действиям? Он может по произволу надевать на себя притворную личину порочности, как и добродетели. Часто, по какому-либо своенравному убеждению ума своего, он может выставлять на позор толпе не самую лучшую сторону своего нравственного бытия; часто может бросать пыль в глаза черни одними своими странностями. Лорд Байрон часто был обвиняем в развратности нрава, своекорыстии, непомерном эгоизме и безверии. Последнее обвинение (в безверии) он сам отрицал. Но вот еще обстоятельство: лорд Байрон долгое время носил на груди своей какую-то драгоценность на ленте. Думали, что это был любимый портрет или восточный амулет. Но, оказалось, что это был крест, данный ему одним римско-католическим монахом, с предсказанием, которое поразительным образом сбылось в жизни и смерти поэта. «Распятие отыскано, по кончине Байрона подле его смертного одра. Прибавим, что если в этом случае вмешивалось отчасти и суеверие, то все-таки видно, что вера внутренняя перевешивала в душе Байрона скептицизм, высказанный им местами в своих творениях. Может быть даже, что скептицизм сей был только временным своенравием ума, иногда идущего вопреки убеждению внутреннему, вере душевной».
Из письма А.С. Пушкина П.А. Вяземскому: «Нынче 7 апреля 1825 года (Байрон умер 7 апреля 1824 года), день смерти Байрона. Я заказал с вечера обедню за упокой его души. Мой поп удивился моей набожности и вручил мне просвиру, вынутую за упокой раба Божия боярина Георгия»
***
У бульвара стою на асфальте.
Желтый кленовый лист на черной земле.
Желтый кленовый лист, огромный, на зеленой траве...
Не грусть, не уныние, и не боль -
грешное одиночество...
Только я и листья...
***
Скорбь и тоска, хандра
к ночи ещё острей.
Уразуметь пора -
око поднять Горе.
Жизнь замыкает круг.
Время отдать долги!
Глубже - в свою нору,
веки тяжеле гирь.
Чем обуздать печаль?
Байрон хандрил с утра...
Каин носил печать...
“Аз есмь” ему сестра!
***
Не ждем чудес, себя не обольщая…
Случайность встреч -
дел иль заботы между –
не воссоздаст кольцо из половин…
И только взгляд
былое воскрешает.
В нем глубина и тайная надежда
на всепрощение и жар в крови.
Он прав.
С годами чувства,
не ветшая,
хранит душа,
открытая, как прежде,
хоть ум всё обесстрастить норовит.
О, Байрон,
оттого Тебе прощаю
и плоти, и безбожия одежду,
что Ты – Поэт
и боли,
и любви.
***
На час? Конечно! Разве стоит?!
Когда-то было все иначе...
Минута может стать святою,
но, видно, нечто - больше значит.
Я постигаю бренность веры
в освобожденье человека
от лжи, одной заботы серой,
от узаконенного бега
по кругу дней, без озаренья,
лишь волею земных страстей,
то злых, то горьких...
То в забвенье
среди гуляющих гостей
заменой истинному счастью -
те суррогаты бытия,
что исповедуют все власти
и принимает плоть моя.
“Ничто не вечно под луною”!
Но “человек - престранный зверь”, -
заметил Байрон. И со мною
его Жуан откроет дверь
в иное наслажденье плоти:
строкою, легкостью стиха,
сарказмом, если дух не против,
и мыслью, что, как ночь, лиха...
Ах, Байрон! Как Тебя люблю я!
И Богоборчество Твое
не смею осуждать я всуе.
Над веком:
быт? Иль бытие?
***
Год семьдесят четвертый, август...
Мой друг, с Тобой теперь встречаюсь
на “Митинском”, где бурый куст
у камня, где стою и каюсь...
Как долго шла к любви Твоей
богатой молодости, к счастью
познанья мира юных дней!
(Пусть это только наши страсти,
закат бы должен быть ясней,
и Богочтимей, и смиренней...)
Но я с Тобою наравне
в объятиях свободы, лени
и удовольствия от строк
поэмы Байрона и Гнедич.
Какой же долгий, долгий срок
я шла к Тебе! И если б леди
(в экране) Каролина Лэм
не появилась накануне
и лорд не задал бы проблем,
мой Дон Жуан остался б втуне.
Но к счастию, наш общий друг
мне рассказал о сценах фильма -
загадка лорда стала вдруг
меня тянуть неодолимо,
и я за книги принялась.
Мне случай был - с чего начать:
восстановить в строфе баланс
сулила Каина печать.
И Каин Байрона открыл.
Уже почувствовала дрожь
родства, а Манфреда дары
вкусив, вовек не отвернешь.
Но упоение - Жуан!
В нем легкость и беда всерьез.
Се - Человеческий роман -
от смеха едкого до слез.
***
Спокойной ночи, мой любимый Байрон!
Ты возвратил мне силы,
смирил с печальной правдой.
Ты - лекарем
тем, кто жестоко ранен!
Твой Дон-Жуан, о Байрон милый, -
Ты сам,
и Ты - наградой
читателю, решившему рискнуть
и толстый том в начале развернуть!