ЖИЗНЯНОЧКА
2001 — 2023 г.
* * *
Твоего письма — в пустыне дождя —
о любви и верности ожидал, вечерами исписывая листы,
как умирают, не приходя
никуда с корзинкой, на небе аисты.
* * *
— О да, давай жалеть багряный Летний сад!..
За пеленой дождя закрытие сезона,
и предлагает всем навязчивый плакат
недвижимость в Раю и счастье из флакона.
— Елена! Что со мной?.. Качаются мосты,
Исакий на ветру опять сутулит плечи.
— Да, ты не для меня. А если всё же ты?..
Пускай меня любовь, как эта власть, калечит!
— Куда теперь?.. Ступай, пропащая душа,
в какой-нибудь кабак! В больничную палату?
Рыдает ангел мой, по слякоти спеша,
и крылья волочит
устало
по асфальту.
* * *
Если что-то нравится в мире нашем,
то, конечно, это… луна и звёзды!
Поднимаешь голову — мир украшен,
как струна звенит молчаливый воздух,
бесконечный, тонкий, как шёлк, певучий,
с ароматом нежным — сухим шалфеем.
Это счастье, может быть, только случай —
Минотавр убитый легко Тезеем.
Бычьей кровью — звёздами небо брызжет!
Ах, Елена, в этот весенний вечер —
пусть твоё дыхание близко — ближе
подойди, поцелуй, обними покрепче!
* * *
Она: — Смотри, какой балдёж!
А я сказал: — Да ты простудишься!
И через лужи мчался дождь,
Расстанная бежала улица.
А мы до ниточки почти —
сквозь платье всю фигурку ладную…
— Не надо, миленький, пусти!
Пойдём, я знаю здесь парадную.
Но так туда и не пошли,
стояли, скинув обувь тесную.
О да, две нежности земли,
два кандидата на небесную.
Ещё не знали мы: летит
за годом год и снег нетающий.
Что ж летний дождь в окно стучит,
опять судьбу пересекающий?
* * *
Вся дрожит, как словно бы замёрзла.
Золотой браслет роняет: — Чья ты?
Ты троянка?.. Брошенные вёсла,
под ногами крепкие канаты.
Нежный свет в глазах и близко губы,
и рука скользит всё ниже, ниже….
— Кто же ты? Печальной ты Гекубы
вестница, я знаю. Говори же!..
— Не надейся, не скажу. Надежды
привели напрасно к нам Елену…
Дышит часто, скинула одежды,
как морскую стряхивают пену.
* * *
Ах, жизни крохотная скляночка
разбита на осколков тысячи!
Меня, волшебница, Жизняночка,
целуй! Целуй — душа не выскочит!
Я с нею, словно на Успение
к святому божьему причастию,
к тебе, и будет наводнение,
но не смертельное, по счастию.
Оно от чувств несвоевременных,
от всей нахлынувшей сумятицы.
О, жизнь! Она из непроверенных
от воскресенья и до пятницы!
* * *
Что же сидишь, бесценная,
щуря глаза так сладко?
Кротость — твоя вселенная,
нежность — твоя загадка.
Хочешь, луну на блюдечке
или звезду в тарелке?
Я тебя спрячу в муфточке
из настоящей белки.
Стану поить рассветами,
озеро дам в подарок,
ящичек мой с секретами,
книжечка без помарок.
Лет мне, возможно, тысячи
здесь не сыскать другую!
Фидий тебя ли высечет
мраморную, нагую?
Так я всю жизнь батистово,
как адвокат сестерций,
кинусь любить неистово —
до замиранья сердца.
* * *
Сиверских сосен продрог партизанский отряд.
Лёгкий полёт облаков через бледное небо.
Ниже рябины, как робкие свечи, горят.
Сыростью тянет и коркой карельского хлеба,
дёрном, грибами, берёзовым прелым листом,
досками, сеном и чаем, заваренным круто,
яблоком палым, ленивым осенним костром.
И босоножки неловко стоят под крыльцом,
рядом с дырявыми вёдрами. Сбились с маршрута
и не хотят ни за что возвращаться домой,
где заждалась у плиты с пирогами Елена, —
всё им теперь трын-трава, озерцо по колено….
Ныне стою на дороге широкой, земной, —
то и прекрасно, что всё в этой жизни мгновенно.
* * *
Заплутаю по тёмным души оврагам,
словно я пациент на кушетке Фрейда.
Ты идёшь к телефону спокойным шагом,
говоришь — твой голос звучит, как флейта.
Нежно в трубку запела, не то сказала.
Я невольно слушаю, потрясённый:
ты стоишь прекрасная, как Валгалла.
О, какие небесные обертоны!
Как пугают они ледяной купелью!
Улыбнёшься: — О чём ты, Серёжа?.. — Флейта,
мне сопрано твоё оправдает землю!..
— Землю только? Мой милый, а голос чей-то?..
* * *
Ты девически целомудренна,
не накрашена и скромна —
непослушная прядка убрана.
Так не надо тебе, не на…
говорить, что меня не любишь ты
потому, что уже нельзя,
потому, что на сердце вышиты
роковые твои князья.
У стены монастырской яблоко
кисло-сладкое подари
мне на… Ах, как седое облако
нежно гасит пожар зари!
* * *
На улице дождь. На будильнике пять
утра или ночи. Не спится и вряд ли
научишься ровно, спокойно дышать.
По стёклам ползут осторожные капли,
сливаются в струйки, почти в ручейки.
Волнуешься, свет зажигаешь, вставая.
Надеешься слышать, всему вопреки,
хотя бы на улице дребезг трамвая!
Лишь тьма без просвета в холодном окне.
Подумаешь: «Кто же я в жизни, с которой
никак не расстаться?» И здесь в тишине
закрыть эту тьму собираешься шторой.
Четыре строфы о любви, о дожде
ты пишешь, и лампа, листы освещая,
напомнить готова, что всё же везде,
повсюду смертельная жизнь дорогая.
* * *
Белым зерном накормит февраль город моих надежд,
каменных львов, медных коней, уток возле моста,
и облачится Нева в стекло своих ледяных одежд —
станет сильней золотой магнит кораблика и креста.
Быстро согрею в карманах я пальцы озябших рук.
Автобус, фыркая, захрапит, как бешеный дромадер,
и пьяный ветер, офонарев, сделает сальто вдруг,
срывая афишу: «Любовь живёт три года. Ф. Бегбедер».
Мост переедем АнИчков, «Эй, — скажет кондуктор мне, —
оплачивай! Нечего тут сидеть, даром смотреть в окно!»
Сойду, и во двор поверну, и вот надписи на стене:
«Вера плюс Маша», «Nirvana», «Тролль, не попадайся!» Но
«Я люблю тебя потому, что болит? Или это болит…»,
«Эльфийка»… Да-да, конечно, именно здесь
девочка Дина, динь-динь, дон-дон, маленькая Лилит…
Воспоминанья, туман и бензин — счастья и боли смесь!
* * *
Как плач, падучая звезда
над миром дольним пролетает.
Судьбы своей никто не знает,
идут к вокзалам поезда.
А снег ложится там и тут
на станций скучные перроны,
где на перилах спят вороны,
и люди новой жизни ждут.
Она внезапна, как потоп,
и сердце часто-часто бьётся.
Подходит женщина, смеётся,
и мальчик в валенках топ-топ…
* * *
Тут озвереешь хошь не хошь:
когда в иных мирах живёшь,
то можно просто спятить.
Так астронавты, кстати,
летают в небо, где звезда.
Я на другой планете, да,
ты знаешь, обитаю
и по утрам читаю
тебя, как папскую буллу.
Что значит: я твою люблю
сомнительную нежность,
и хрупкость, и беспечность.
И если только буду жив,
куплю модем четыре джи,
и скайп как раз настрою.
Поговори со мною!
Ведь если счастье где-то есть,
то к ноутбуку можно сесть
за стол немного боком
и стать обычным
Богом…
* * *
Всё перемелется? Будет мукой?
Нет, лучше мУкой!
Цветаева
Хочешь, я буду твоим костылём?
«Помощью скорой» с уколом в сустав?
Хочешь, я фото твоё над столом
в рамке повешу и буду в уста
каждое утро в слезах целовать?
Хочешь, я буду твоим навсегда?
О, эту жизнь, эти все жернова
вертит текучая злая вода!
Чёрную муку на белый пирог
нам насыпают — бери! Не жалей!
Я, как чахоткой, тобой занемог —
это и смерти внезапной сильней!
* * *
Шёл по жизни, как по лесенке,
распевал смешные песенки,
и влюблялся в нежных девушек —
в ту, красивую, и в ту.
И ходили слухи разные —
прямо скажем, безобразные —
что одну зарезал ножичком,
а другую задушил.
А на самом деле, хромую,
он любил одну бездомную,
и катал её в колясочке,
и Шушарой называл.
Голубые горы двигались,
прямо с неба звёзды сыпались
потому, что были счастливы
эти двое. А вокруг
люди жили глуповатые
и, в любовь не веря, прятали
завидущие, недобрые,
нехорошие глаза.
* * *
Шуршалотта, мне сегодня радует сердце твоя причёска.
Пусть она похожа на свирепые волны у мыса Горн,
пусть белеет от бикини узкая на плече полоска…
Словно нежный бархат плотницким раскраивать топором,
рассуждать о том, почему высокая пала однажды Троя,
отчего персидские воины в одночасье разрушили Вавилон.
И не то ещё человек на зыбкой земле построит,
а затем разрушит — потому, что безумен,
потому, что влюблён...
Послушай, ангел мой, ты такая хорошая домохозяйка!
Ты отлично знаешь, как приготовить картофель фри,
как успокоить сына под вечер: «Усни, мой зайка.
Закрываются глазки. Раз, два, три…»
Потому и люблю: тебя заменить не может
ни отточенный меч Меровингов, ни победы Цезаря, ни стальной
мускулистый кулак Одиссея со щитом из воловьей кожи.
Только ты, моя девочка, — карфагенский триумф неизменный мой!
Около 2006 г.