Телефонная трубка пахла несвежим дыханием. И тем не менее, именно её чаще всего подносил к уху маленький Петя, приходя с мамой в дом к близким родственникам. Главой дома был старый профессор, занимавший большую должность дедушка Петиной троюродной сестры. Этот дедушка был человеком неприятным, все его боялись, боялись его изменчивого настроения, вечно недовольного лица, скупых фраз, от которых не приходилось ждать ничего хорошего.
Петя брал трубку и вдыхал кислый запах мембраны, в которую говорят. В силу возраста он ещё не знал, что за запах источает трубка. Это он понял и соотнес потом, когда вырос. Но он точно знал, что запах этот не может принадлежать никому иному, кроме как неприятному старому профессору.
... Почему Петр Аркадьевич вспомнил это своё детское ощущение именно сейчас? Собственно, он никогда и не забывал о нём. Оно хранилось на полках его памяти с другими незначительными и в то же время значимыми воспоминаниями его жизни. Почему-то кажется, что запоминаться должно все важное, судьбоносное, но оно-то как раз со временем забывалось, а какая-нибудь мелочь жила в памяти, доподлинно воспроизводясь через годы, нисколько не устаревая, как будто это было вчера. Вот об этом и думал Петр Аркадьевич, о вчера. Но только не о вчерашнем вчера, а о тех многих днях, которые проживали его родственники и родственники его родственников в прошлом, задолго до него. Он думал о том, что вот он живёт, потомок многих и многих людей, чьи судьбы и жизни стали множественными перекрестиями, и в результате появился он - Петр, наречённый в честь своего деда, а тот в чью честь был наречён - уже и неизвестно. Первый раз Петр Аркадьевич задумался обо всех этих людях. Кто они? Как жили? Что носили? О чем думали? Кого любили? От чего страдали? Из кого и из чего получился он - чистенький, воспитанный интеллигент, работающий в НИИ, играющий в шахматы, курящий трубку? Господи, опять трубка. Он достал изо рта мундштук трубки и тихонько, как будто за ним мог кто-то подглядывать, понюхал его. Ничем не пахло, или невозможно было различить, потому что к своему запаху привыкаешь. Зато вот тут он и вспомнил того деда-профессора. А потом он стал думать дальше, вглубь, туда, где не было ни фотоаппарата, чтобы запечатлеть, ни рассказов семейных никаких не сохранилось...
И сразу представился ему мужик в холстинной рубахе в разводах от пота, засаленной, затертой, колом задубевшей от долгого ношения; в таких же грязных портках, в лаптях; и идёт этот мужик по деревне, идёт, как будто хоронится от света. Ждёт его женщина. Да если бы женщина, а так - стыд один. Все в деревне смеются над ней, потому что кривая. Была ребёнком, когда в поле мать взяла на покос. Ну её и не заметили в высокой ржи. По лицу и по ноге, и по телу попали. Мать бежала с ней до дому, думала помрет, а девчонка выжила. Правда, никому уже такая не нужна была. Выросла забитой, всеми осмеянной. Лишний раз на улицу не выходила. Только в церковь. Там ее и заприметил Митя. Тоже вначале ухмылялся, сказал как-то раз ей что-то обидное, когда шёл рядом, а она косынку надвинула на шрам и от обиды заковыляла быстрее, припадая на хромую ногу. Потом, конечно, упала. И тогда он подбежал, помог подняться. Увидел, как она плачет. Беззвучно. С этого всё и началось...
Петр Аркадьевич остановился в своих мыслях и подумал про себя:
- Да, такие они и должны были бы быть. Простые, не умеющие ни чувств своих выразить, ни слова хорошего сказать, а только мыкающиеся какие-то, неприкаянные, мычащие о своей любви.
... Потом у них родится ребёнок. Первый помрет, а второй выживет. Красавцем станет. И умным. Поедет учиться в город...
И Петр Аркадьевич представил молодого человека, просто одетого, идущего по залитой солнцем улице какого-то городка. Городок почему-то восточный. В воздухе чадит абрикосовым ароматом - сушат спелые, розовато- оранжевые половинки на солнце. Скоро они превратятся в желтую медовую курагу. Ее почему-то называют «лимонной», хотя она жуть какая сладкая. Тут же мужчины сидят в тёплых, полосатых халатах, пьют соломенный чай, пар от которого смешивается со струящимся от жары воздухом. Женщины взбивают пух для перин. Раздаются ленивые крики, которые подобно вытягивающим под напев дудки телА змеям, тоже сливаются, спаиваются с горячим воздухом и возносятся вверх. Под ногами вымощенная булыжником дорога и ходить по ней неудобно. Кто и когда ее замостил? Кто и когда решил проложить ее здесь? Муэдзин поёт свою молитву. Его гортанный голос соединяет все видимое и невидимое, сущее и былое и, возможно, то, чему ещё только предстоит быть. А молодой человек идёт по этой дороге, как когда-то Петр уходил из Рима и осталось только, чтобы встретился ему путник, у которого Петр спросит:
- Камо грядеши?..
Пусть этого молодого человека зовут Алексей - подумал Петр Аркадьевич, - и пусть он заметит черноглазую прекрасную девушку, которую, конечно, вначале не захотят отдать за русского, но потом согласятся, потому что Алексей врач - уважаемый человек. Он будет любить ее больше жизни. Но во вторых родах она умрет, и останется он с двумя детьми - мальчиком и девочкой. Девочка станет его, Петра Аркадьевича, прапрапрабабкой...
Дальше Петр приблизительно знал свою родословную. Кто-то из них, кто поближе по времени, были уже на фотокарточках в семейном альбоме, в их лицах можно было искать и находить общие черты: сличать нос, брови, разрез глаз. Он знал, что у прапрадеда родились три девочки, и одна из них умерла в 18 лет от чёрной оспы, а у двух других были семьи. В одной из этих семей опять родились три девочки, одна из которых стала бабушкой Петра, а другая - бабушкой его троюродной сестры и женой того самого профессора, к кому он ходил в детстве и запах чьей телефонной трубки он помнил так отчетливо спустя много лет.
Вдруг в голове Пётра Аркадьевича все сложилось. Он, взрослый человек, доселе бережно носившийся со своей человеческой уникальностью, пестовавший в себе мысли о своей чуть ли не богоизбранности, скептически относившийся ко многому и многому в жизни, как будто ко много раз зачитанной до дыр книге, он понял, что ничего он не уникальный и не богоизбранный. А он - это и холстинная, потная рубаха его далекого деда, и слезы, и обида кривой бабки, покалеченной в детстве, и запах, исходящий от сомлевших от солнца абрикосов, и промельк чёрных, красивых женских глаз, опушённых длинными ресницами, и последнее прерывистое дыхание молодой девушки, умирающей от чёрной оспы, и чьи-то сотни дней и ночей, вздохов и смертей, жизней и любви, плодом которых стал он - Петр Аркадьевич, воспитанный человек 55 лет, научный работник, играющий в шахматы, сидящий сейчас в воскресенье, в Москве, в своей трехкомнатной квартире и никого не ждущий, потому что никого у него нет и прожил он жизнь бобыль-бобылём и никого, никакую женщину не сумел удержать рядом с собой ( да и не очень-то и хотел), и некому теперь будет передать ему в генетический код ни холстинную рубаху, ни промельк чёрных глаз, ни булыжником вымощенную дорогу в старом -престаром городе, где курится вечный дым вечно исчезающей жизни... И даже столь ненавистный кислый запах телефонной трубки тоже некому будет передать. Так вот, может, почему всю жизнь помнит он эту несчастную трубку? Все другое, важное, забылось, а эта чертова чёрная трубка с застрявшими в дырочках мембраны пылинками помнится и помнится..!
И тогда только запах этот впервые показался Петру Аркадьевичу самым сладким, самым вкусным запахом в жизни...