– Господи, благослови, хоть бы у Вити с Ульянкой заладилась семейная жизнь. Помоги ним, Господи, и избави нас от войны, – Алек-сандра трижды перекрестилась.
Весёлая была свадьба. Подвыпившие гости без конца кричали: «Горько!», а молодые смущённо целавались. Всех, кто пришёл посмот-реть на свадебное торжество, угощали рюмкой водки, а на закуску на вилке подавали кому что подцепится со стола: рыжик солёный о про-шлом годе, кусочек тушёного мяса, рыбки, а то и просто калач или пряник. Пришла на свадьбу и Галина Гагарина. Она с грустью вспоминала, что вот здесь, за этими же столами шумела и их с Геннадием свадьба. Она была также счастлива, как вот Ульянка сейчас.
– Галюшка, спасибо, что пришла, – обратилась к ней подошедшая Александра. – Проходи поближе к молодым. Я тебе там место наладила.
– Спасибо, мама. Я не надолго. Мишенька с бабушкой оставлен, мама с папой баню доделывают. Новую поставили, теперь изнутри всё на лад наводят.
– Дак мы сватов тоже приглашали.
– Они сказали, что у вас и так полно народу будет. Они маленько погодя придут поздравить молодых. А я вот с часик посижу и пойду. Тошнёхонько мне, мама. Давно ли и моя свадьба здесь была. – У Галины на глазах блеснули слёзы.
– Успокойся, Галюшка. И мне тошнёхонько, да от судьбы видать не уйти. Её, судьбу-то не выбирают. Что на роду написано, того не миновать.
– Я знаю. Иди к гостям, мама.
К полуночи веселье практически стихло. Ушли молодые в боковую избу спать, а утром не выходят – ждут, когда гости горшки бить придут. Уже десятый час, а никто не идёт.
– Витя, – говорит молодая жена Ульяна, – что-то тут не то. Может, мы сами пойдём?
– Обожди, кажется, идут.
Открыл Виктор дверь, а там мать с отцом стоят.
– Вы чего? – спросил их сын.
– Война, Витенька, – заплакала мать.
Взвизгнула испуганно Ульянка, вцепилась в мужа:
– Не пущу! Ни за что не пущу!
Едва Виктор её успокоил.
Через неделю и повестку ему принесли. На проводинах Ульянку водой отливали. Александра тоже выла вслед сыну. На вторую войну парень пошёл. Как там у него сложится? Говорят фашист прёт и никого не щадит: ни женщин ни детей, солдаты гибнут тысячами.
А ещё через неделю и Павлу повестка пришла. Опухла мать от слёз, баба Глаша тихонько в своём закутке то скулит, а то молится. Вот оно горюшко горькое – война распроклятая. Один за другим уходили мужики воевать.
Остались в деревне бабы, подростки да старики. Степана на войну не взяли, дали бронь. Он работал кузнецом и был один на несколько колхозов. Да и его «годков» ещё не призывали, а Степану уже пятьдесят три года исполнилось. День и ночь разрывалось от тревоги за сыновей материнское сердце. Да вот не почуяло оно, что на уме других сыновей, почти взрослых мужиков.
И вот нате! В начале сентября Петя выкинул номер. На раз подрезал крылья родителям. Он ушёл на фронт добровольцем, прибавив себе один год, хотя в декабре ему бы исполнилось восемнадцать лет, и если бы война той порой не закончилась, то его тоже бы призвали.
Утром Александра пошла, чтобы разбудить его на работу, а на по-стели лежит записка:
« Мама, папа, я ушёл бить фашисткую гадину. Простите меня. Я прибавил себе один год».
Александра с зажатой в кулаке запиской вышла к семье. Она, как рыба на берегу, хватала ртом воздух, не зная, что сказать. Степан озабоченно спросил жену:
– Шура, что с тобой?
– Ох, Степан, Петя-то наш на войну ушёл.
– Как это ушёл? Ему нет восемнадцати. Рано ещё.
– Да вот так. Записку оставил.
Прочитав записку сына, Степан едва сдержал стон.
– Ох, Петька, Петька, – только и произнёс он.
Александра утирала без конца набегавшие на лицо слёзы. Ей хотелось разрыдаться во весь голос, но женщина сдерживала себя, чтобы не напугать и без того напуганных этой вестью детей.
– Ванька, Васька, – обратился отец к сыновьям. – Не вздумайте хоть вы ничего такого выкинуть. Пожалейте матку. Кому-то надо и в колхозе работать. Трудно будет жить, ребятушки, ох и трудно. Вся надежда на вас – подростков, да на баб. На собранье постановили, что старшие школьники и подростки должны выработать в год по пятьдесят трудодней на рыло в год. Вот и думайте, как них будете вырабатывать. Ванька-та уж за взрослого пойдёт, уж другой год работает, а ты, Васька, не ленись, всема-то глядишь и выживем. Ох, Петька, Петька, буйная твоя головушка, что же ты натворил? Через год, бывает, и война бы закончилась.
Степан Васильевич опустился на лавку и обхватил голову руками. Некогда русые волосы его уже давненько побелели, на натруженных руках, как верёвки, напряглись вздувшиеся синие вены. Александра гладила его по голове и тихо плакала. Ребята неловко топтались, не зная, что делать и что сказать.
– Тата, мама, – проговорил Ваня, – мы не сбежим, не переживайте.
Поля, молча, глотала слёзы, а маленькая Верушка испуганно смотрела на всех, ничего не понимая. Выползла из закутка баба Глаша и долго не могла уразуметь: в чём дело. А когда до неё дошло что случилось, она только и вымолвила:
– Осподи, спаси и сохрани раба Божия Петра, – и упала замертво.
Когда Степан Васильевич подбежал к матери, она уже не дышала. Перепуганные дети горько плакали около бабушки. Отец поднял мать и уложил на лавку.
– Александра, сходи до Петровны. Пускай через два часа придёт обмыть мать. Так, Иван, Васька, живо на работу, Поля – в школу, а ты, Верушка, поди за стол, посиди маленько одна. Ну! Кому сказано? Живо шевелитесь!
– Степан, дак они ещё не поели.
– Все за стол, ешьте и убирайтесь.
После похорон бабы Глаши у Александры стала проблема: с кем оставить Веру, уходя на работу?
Выручила всё та же Петровна. Она сама пришла вечером к ним домой.
– Шура, вот што я думаю: приводи Верушку ко мне, я повожусь с ней до той поры, покуль Поля из школы придёт.
Александра растрогалась:
– Спасибо те, Анисья Петровна. Выручила. Я рассчитаюсь с тобой.
– Да какое там рассчитываньё? Ты што, девка? Война, будь она проклята. Пособлять надо, друг за дружку держатце.
Васька в этом году закончил школу. Ему очень хотелось учиться дальше. Парнишка рос смышлёным и деловитым, даром, что сорванец. А только вот куда пойдёшь учиться? Паспорта нет. И учиться пришлось Ваське на год больше, из-за того, что просидел было первый класс у Петрухи Сидорова в шорной. Он тешил себя надеждой, что председа-тель, может, отправит его на какие-нибудь курсы. Ведь отправлял же он Павла и Петра. Поделился этой мыслью с матерью. Та только руками всплеснула:
– Да что ты, Васенька? О какой учёбе ты говоришь? Куда поехать? В колхозе работы через край.
Начиная с мая, Васька и доучивался в школе и работал в колхозе. Он после учёбы боронил вспаханные жёнками поля, сидя верхом на лошади, тащившей деревянную борону, на которую сверху привязывали чурку, а на чурку сажали ребёнка для весу. Обычно это был мальчик лет десяти-одиннадцати. Он так подрабатывал, тоже прибя со школы. Это было незавидное занятие. За несколько часов работы ему бедному все мозги вытрясет, а попробуй только слезь: у родителей настрожён – работай, за это трудодни начислят, всё помощь семье, особенно, если в этой семье семеро по лавкам.
А тут и война, будь она сто раз проклята.
Летом всем колхозом бились за сенокос. Мужики на войне. Как бабам с подростками выставить сенокос? Сена надо заготовить столько, чтобы хватило колхозной скотине и своей. Для своих коров сено выдают на трудодни в конце года, а коли мало заготовишь, чем кормить скотину будешь?
Васька с тремя мужиками, которым было под шестьдесят, метал копны и к вечеру буквально валился с ног. А их, этих мужиков, казалось, ничего не брало: крепкие, жилистые, они останавливались лишь изредка, чтобы перекурить да утереть пот, который заливал глаза. Но когда балагур и шутник Ерофей Макарович Осипов по прозвищу Окунь, поднимая навильник с сеном, вдруг упал, перепугав всех, Васька понял, что мужикам тоже достаётся, да ещё как. Деда Ерофея уложили под копну в тень, дали ему попить, побрызгали на лицо водой, а тот лишь виновато улыбался. Придя в себя и отдышавшись, он хотел снова взяться за вилы, но бригадир не разрешил ему. Велел лежать до конца рабочего дня.
Зато, когда после мучительной изнуряющей жары Васька вместе с друзьями бросался в прохладные воды реки, всю усталость как рукой снимало. Он резвился, как маленький: нырял, брызгал девчонок водой, и смеялся, когда те визжали.
– Девки, показать вам берёзку? – спрашивал он, а те, не подозревая подвоха, отвечали:
– Ну, покажи.
И Васька, плутовато улыбаясь, нырял, сдёргивал под водой трусы, и всплывал кверху голой задницей. Через несколько секунд он уже выныривал, и как ни в чём не бывало, спрашивал у смущённых девчонок:
– Ну, что посмотрели «берёзку»?
После купания Васька шёл домой, ужинал и отправлялся на конюшню. Он скучал по лошадям, которых осталось совсем немного. Самых молодых и выносливых коней забрали на войну. После конюшни парень прогуливался, неспеша по берегу, чтобы через час другой заснуть до утра дома на сеновале.
Как то раз, выходя из-за кустов, он увидел на берегу Алёнку Верещагину. Девчонка стояла, щурясь на заходящее солнце. Внезапно она оглянулась, и Васька едва успел отскочить за кусты. Никого вокруг не заметив, девушка стала раздеваться, и уже через минуту она, обнажённая, вошла в реку.
Девушка медленно шла, погружаясь в воду. Когда вода дошла ей до плеч, она поплыла на сажёнках, с силой выбрасывая над водой тонкие руки. Васька стоял, затаив дыхание. Сердце бешено колотилось. Минут через десять Алёнка вышла из воды, отжала свои густые волосы и стала неспешно одеваться. Потом она ещё немного постояла над рекой и направилась в деревню.
Какое-то новое, неизведанное чувство охватило парнишку. Он отправился домой, а перед глазами стояла обнажённая девушка с распущенными до пояса волосами. Он даже потряс головой, как бы стараясь стряхнуть наваждение. Придя домой, он уселся на крыльцо и сидел тихой улыбкой. Александра, увидев непривычно спокойного сына, спросила:
– Васенька, ты случаем не заболел?
– Да нет, мама. Просто мне хорошо сегодня. Писем от ребят нету?
– Нету, Васенька. Ни от которого нету. Спаси и сохрани них, Гос-поди. Скоро месяц как один за другим ушли. И тебе, парничок, достаётся, да ещё всё впереди – все беды и заботушки. Как-то зиму переживём? Бывает, не надолго война. Не то и Петю скоро заберут. И баба Глаша у нас заприхварывала. Вот как оно всё складывается.
Да так вот и сложилось: ушёл Петя добровольно на войну, а с его уходом не стало любимой заботливой бабы Глаши. Теперь уж никто не скажет ему: «Васенька, дитетко, неладно так делать».
Продолжение следует...