Разливаются вечерние трели насекомых у реки. В комнате небольшого сельского поместья открыты окна чтобы выпустить духоту. Шторы врываются внутрь с порывами ветра словно сплетни местных старух-повитух. За столом с остатками ужина сидят: помещик Дебров, его дочь Марфа и поэт Дудик. Вечер протягивает свой бархат сквозь пасти языкастых окон, но свечи, расставленные боязливой Марфой, стыдливо отталкивают оранжевыми ноготками бесстыжие поползновения мглы.
Марфа, томно закатывая глаза, и, тыкая костью в тарелку: «Вы такой невыносимый. Я тоже прихожу на вечера в салон Бельможе. Там собирается преинтересный люд. А вы вечно вносите сумятицу. Папенька один раз чуть сердца не лишился, только успели пятьдесят грамм поднести, чтобы успокоился». Отец Дебров одобрительно всхрапнул с угла стола, демонстрируя смуглому поэту закрытые веки. Дудик парирует: «Марфушка, голубушка, там я всего лишь раскручиваю аттракцион. Там много шестерёнок, как в сложном механизме. Одним нужна смазка из крепкого словца. Другим правда, чтобы зардеться, как утренняя звезда. Мне вот нужна кровь, чтобы её попить». Марфа возбуждённо сжимает картофелину, приправленную лучком. Тем самым выдавив луковых червяков между пальцев. Из глотки поэта вырывается мило-похабный гусарский смешок. А папаша умудряется ухватить головку чеснока с диагонально противоположного угла неуловимым движением, не открывая глаз, и смачно откусить половину головки. Марфа не выдерживает напряжения: «Но ведь это не вы. Вы ведь другой!». Дудик беспечно отвечает: «Хорошо, здесь я буду для вас показывать только ту часть себя, которая вам нравится. Ведь мы всегда это делаем. Показываем только часть».