Рассказ шестой
Во втором классе учиться стало ещё интересней, потому что к моим любимым предметам чистописанию и рисованию прибавилось ещё и пение. Надо сказать, что пел я всегда, сколько себя помню. Ещё в четыре года, в России, в военном городке Сердобск я распевал «По долинам и по взгорьям», песню о Щорсе, песню про чёрного ворона, который кружит над головой и много других песен из разных военных кинофильмов. Здесь, в Азербайджане, репертуар мой резко изменился с выходом музыкального кинофильма с песней Рашида Бейбутова «Я встретил девушку, полумесяцем бровь». Из-за этой песни я однажды попал в историю. Как-то раз я спел её однокласснице Инке, когда она стояла на балконе, а песню услышали мальчишки и девчонки во дворе и стали дразнить: - Тили, тили тесто, жених и невеста! Это был ужас! Сгорая со стыда, я убежал домой и весь вечер думал, - как же я завтра выйду на улицу гулять? На завтра были новые игры и все про мой позор забыли, а я опять стал петь песни из разных музыкальных фильмов. Особенно меня потрясли индийские фильмы «Бродяга» и «Господин 420». Сколько их крутили, столько раз я их смотрел, выучив наизусть все песни и распевал их, к удовольствию взрослых: - «Дорога вдаль зовёт меня. Бродяга я. Никто нигде не ждёт меня. Бродяга я». и «Я в носках американских, в модных брюках британских, в русской шапке большой, но с индийской душой!». Копируя и коверкая непонятные, завораживающие индийские слова, я пел, пританцовывая: «Мурмульки надэк, мурмульки» и «Итикдана, итикдана». На уроке пения мы, конечно, пели хором совсем другие песни: «Взвейтесь кострами», «Хорошо в стране советской жить», «Орлёнок». Однажды учительница повела нас в здание казармы, где на первом этаже, в большой комнате наш хор записали на магнитофон. Он был огромный, с быстро крутящимися большими бобинами с очень узкой плёнкой. Киноплёнку я знал хорошо, она горела как порох и мы из неё делали «дымовушки» и ракеты. Здесь же была совсем другая плёнка, тоненькая и коричневая. Это чудо техники только что привезли из Баку, и всем было интересно, как это он записывает человеческий голос. Взрослые как дети прыгали вокруг аппарата и говорили то «Раз, раз, раз!», то «Говорит Москва!», то «Привет из Баку!», то смеялись, толкая друг друга, а потом включали воспроизведение и слушали всё это из динамика магнитофона. Записанный голос был какой-то странный, не похожий на настоящий, но повторял в точности то, что говорили. Пели мы вдохновенно, старались, а потом, веселясь, слушали своё пение, и, глядя на бегущую плёнку, никак не могли понять, как это наш голос туда залез. Немного позже весь военный городок сбежался смотреть на ещё одно чудо техники - телевизор. Его тоже привезли из Баку и поставили в этой же комнате для испытания. Рядом с окном, на улице, вкопали высоченный шест, на котором была закреплена антенна из алюминиевых трубок. От неё вниз спускался провод и через форточку шёл к телевизору. Мы, мальчишки, мешая взрослым, заглядывали через окно, но слышали только шипение и видели бегущие полосы на голубом экране. Шест с антенной крутили до тех пор, пока на экране не появилась красивая заставка, и мы тут же закричали «Ура!». Через какое-то время заставка исчезла и появилась тётя, которая сказала: - Даншыр Бакы! Салам йолдашлар! Это было моё первое знакомство с бакинским телевидением, по которому я потом смотрел и слушал, запоминая, концерты с азербайджанскими песнями. Ещё в санатории я выучил популярную детскую песенку «Цыплята», которую мы там часто пели на азербайджанском и русском языках. Бегая по городку, я её часто пел. В школе же мы пели только русские песни, и вот одна из них меня просто доводила до слёз: «То берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой». Во-первых, берёза и рябина здесь не росли, а я их хорошо помнил по России. Во-вторых, что это за куст ракиты такой, я не знал. И в третьих… Дело в том, что моя мама была медработником, она работала в санчасти. Дома я часто слышал разные разговоры на медицинскую тему. Я знал, что такое пневмония, коклюш, «свинка» и страшная болезнь «рахит», которая выкручивает суставы маленьким деткам. По натуре я не злой и мне до слёз было их жалко. И вот когда мы пели эту песню, я произносил то, что понимал: «То берёзка, то рябина, куст рахитный над рекой». Я представлял себе бедный, больной, несчастный, засохший куст, с выкрученными ветвями и слёзы текли у меня из глаз от жалости. Не знаю, видела ли мои страдания учительница пения. Наверное, нет. А если видела, то, скорее всего, думала, что песня вот так взволновала душу ребёнка. С возрастом я, конечно, разобрался с кустом ракиты. Песня, и вправду, хорошая, и нравится мне по сей день.