Мгновение трезвости – большего он не просит.
Навязчивой цепью на задворках сознания скользит
Непрошенная мысль: она так красива. Но кто его мнения спросит?
Он хочет сказать. Признаться. Но всё же молчит.
Он гибнет в лучах её восходящего солнца,
В рубиновых нитях теряет иммунитет
К её гравитации. Он смотрит неверяще. Она – точно дикая роза,
Расцветающая раз в одну тысячу лет.
Она улыбается; нервно, подрагивающе. Немного рвано.
Направляет к концам тонких шёлковых нитей остро заточенный нож.
Она вырезает себя из его памяти одним точным ударом. Рьяно.
Он делает первый, свободный от её запаха вдох.
Она смеётся, в лавандовом обрамлении солнца сияя,
Ощущает, как рвёт в лоскуты здравый рассудок, надеясь в безумие впасть.
Она смеётся, в янтарных зрачках рассечённую надвое душу свою скрывая.
Её взгляд умоляет: забери, оставь обо мне память. Жалкий осколок, остаток. Незримую взору часть.
Ему горько и тошно, нет сердца – сплошная открытая рана.
Он зрит её образ сквозь шум чёрно-белых помех.
Он взгляд отводит и видит, что его наспех зашитые шрамы
Разорваны в клочья в остатках оборванных шёлковых нитей. Давно позабытых надежд.
Он знает, осталось немного.
Он хочет её отпустить.
Видит Бог, в его клетке для них слишком мало свободы.
Им вдвоём этот мир не дано поделить.
Ей в небо дорога, он тянет её к земле.
Ломает зигзагами, не сожалея, пока облачко пара оседает на грязном стекле.
«Ты знаешь, - он говорит, - Ты могла бы выбрать любого другого. А в итоге остановилась на мне».
Он смотрит в зеркало её заплаканных глаз,
видит своё отражение; он тянется к ней, стирая со щеки алмаз.
Кто знает, быть может, в этом его спасение.
«Наверное, где-нибудь в другом мире мы и были бы вместе, возможно,
даже притворялись бы, что вся эта боль и страдания чепуха, игра. Понарошку».
Он тянется вниз, соприкасаясь с ней лбами, и шепчет:
«Наверное, в другой реальности всё, происходящее между нами, было бы совершенно не сложно».
«Наверное», - он улыбается мечтательно, осторожно. – «Вот только, знаешь, что? Всё это просто невозможно».
Он путается в оттенках красного и серого,
Отстраняясь сейчас от неё, он кислотой выжигает всё былое, до алмазно- чертовски кристально-белого. Он – чистый лист, и он отпускает её.
Небо расписано красками. Взгляд так и просится вдаль.
Он вплетает выцветшие воспоминания в палитру мира движениями медленными, вязкими, не упуская ни одну деталь.
Он надеется, что жидкое золото, обагряя неровный асфальт, вовьёт ему в сердце нить, что свяжет с ней, пусть даже из второсортного олова. Да хоть зеленовато-чёрный базальт.
Он хочет верить, что этого мира для них будет слишком мало.
С оседающим в горле хриплым смехом, он думает о том, как же сильно она к себе его приковала, ворвавшись однажды внезапно с первым январским ветром.