я жена лота, у которой нет имени,
и ни у кого здесь нет сил,
чтобы произнести меня.
уж который год
снег засыпает гоморру.
голоса вельвет
станет ломким скоро,
выцветут глаза
в беленький фарфор.
я расскажу, как мне
в дикой тишине
снился наш командор.
вот мне десять лет,
платьице на вырост.
и ничто во мне
никого не выдаст.
запах спелых трав
у брошенных дк,
человек,
который оказался неправ,
устал и уходит.
пока!
я здесь словно тень
всех теней до меня.
там, за тонкой вязью рябин,
гремит вторая чечня.
там, за тонкой вязью рябин,
у моих старших сестер,
похожих на балерин,
отнимают все.
их девичий смех,
взлетавший так высоко,
превратится в дым,
в пшеничное молоко.
ленты в волосах, что лебяжий пух,
унесет за море белая птица рух.
в хоре мы поем
старые советские песни,
прячем в алых флагах
украденную черешню.
в старенький наш двор,
и во все дворы,
неслышно приходит
сам командор:
пора.
стелются дожди
по бетонным плитам.
все во мне молчит.
я себя не выдам.
буду как они робко слушать бога.
а когда он по-настоящему позвонит –
спрячусь в рынка вьюгу.
среди шелухи солнечного лука
никому и никогда я не протяну руку.
– господи, аве, элохим,
в нашей стране когда мы звоним –
мы все говорим "алё!", слышишь?
"алё"!
мы не шумим как высокий зеленый клён,
мы не поем как река псекупс.
я всего этого боюсь, так боюсь.
почему ты не говоришь "алё"?
пусть наш командор никогда не умрет,
долгие ему лета.
пусть и дальше мне снится сон,
как он мастерит из "лего"
ночь,
что темна перед рассветом.