Я, забываясь, выхожу из роли,
Как дух познанья из земной юдоли,
Но всё же не впадаю в паралич,
В желаниях теряюсь мимолётных,
Гетеро или гомо – но – зиготных,
И значит – не умертвие, не лич.
Всё остальное тоже поправимо –
Не только купина неопалима,
Но в памяти есть некие места,
Где хорошо без маски и сюжета,
Не надо ждать вопроса и ответа,
Внутри не возникает пустота.
Не вереск нам растёт, но можжевельник,
И я, неунывающий бездельник,
Люблю хвощей болотный аромат –
В удушливое лето здесь прохладно,
И, как на юге гроздью виноградной,
Склон жимолостью, горечью богат.
Там тишина, где сами мы притихли,
Все персонажи кончились – да их ли
Жалеть, они есть – боги и игра,
А вот у можжевельника есть смолка,
И если ствол – то тянется иголка,
И завтра переходит во вчера.
Прими пробел, как ветер на рассвете,
Ты не исчез – всего лишь плыл по Лете,
И пыль сошла и в мир пришёл нагим,
Цвела сирень и отцветала слива,
У берега росли ольха и ива,
И вереск мёд свой предлагал другим.
А мне – чабрец, и мяту, и душицу,
Как поцелуя ждущую девицу,
Заботливую, больше ничего.
Ещё – тростник, и глину, и морошку -
Евражка здесь устраивает лёжку,
Ни зрителей, ни слов, ни самого...
XXI
Свидание окончится дремотой,
Как Бахиана невесомой нотой,
Неслышимой, но самой золотой,
Со стороны блаженство – это слабость,
Как для Тредиаковского – силлабость,
Как мерить мир коломенской верстой.
Я не был в Туле, даже с самоваром,
Самопознанье, движимое паром,
Используется циклами Карно,
Ничто не исчезает во вселенной,
И некуда податься с Мельпоменой,
Когда прискучит старое вино.
Когда меха протрутся до поджилок,
И ветер, задувающий в затылок,
Обгонит, растворится вдалеке,
И выдохнешь, и не вдохнёшь – раздавит,
Где статика – динамика не правит,
Всё замерло, как лодка на реке.
Невидимые сети, плещут рыбы,
Мы дальше путешествовать могли бы,
Объятий не разъять – идём ко дну,
Соединить – и нитка тут же рвётся,
И, как вода на глубине колодца
Днём отражает звёзды и луну.
Так внешнее подвластно дуновеньям,
Иллюзии распознаются пеньем,
Но им и созидаются, живут,
И крепости сдаются генералам,
И засыпает мир под одеялом,
И музыку, как пряжу, разорвут.
Проснёмся – и придётся разделиться,
Не всё равно – испить ли мне, напиться,
Запомнить, отдалиться, позабыть,
Раскаяться – и снова ждать блаженства,
Как столпнику в пустыньке – совершенства,
Как всаднику попробовать любить...
XXII
Всё повторяется – не может повториться,
Но повторяется, и наша вечность длится,
И кажется божественным нектар,
И, смешивая хляби или тверди,
Мы говорим о жизни и о смерти,
И о круговороте аватар.
Мы говорим о нас, о русском поле,
Где всё – простор, но не покой и воля,
Где память повторяет путь зерна,
Дороги продолжаются, как реки,
Мы всё ещё живём в двадцатом веке,
И дата завершенья неверна. -
Растянута, как наши вспоминанья,
Ещё одно, последнее свиданье,
И можно будет многое понять –
Несказанного больше, чем сказали,
Пружина – продолжение спирали,
И стоит ли минувшее менять?
Мы встретимся и вновь не разлучиться? –
Но многому не следует случиться,
И если так, то это – новый круг,
И будет не беспамятство, но бездна,
С которой состязаться бесполезно,
Не хватит ни желания, ни рук.
И соль и горечь – признак пораженья,
И хаос – не иллюзия движенья,
Но форма, отрицающая смерть,
Нет выхода, но нет и обещаний,
И в зеркале история прощаний,
И новых отражений круговерть.
Ещё одна страница будет лишней,
Творение, как говорил всевышний -
Не переделать, или в день седьмой
Среди овец начнётся потасовка,
Из конопли сплетается верёвка,
И, точно ветер – мы пришли домой.