Две странные дырки в моей слепоте -
из бисеринок памяти, пляшущих под плетью,
сплетут образ видимости на кресте
обрыдлых законов жизни и смерти.
Я вижу себя в щекотливых трезвонах
шаманского бубна, легко зазывающего
на санобработку тетраграмматронов
грешника – покаянно карающего.
Чуден и странен предметный грабёж,
избранный природой для световых манифестаций:
втягивает в себя фыркучий сверлёж
бестолково улыбающегося столбика радости.
Крысино-истёртый ушибленный умок
увидит, подметит, как властная зрелость
сломала инсектицидов замок,
юркнула в койку и перебеременилась!
Рожденье и смерть, терпеливая злость –
все беды и казусы подозрительно зримы;
всё то, что потеряно – выварит в кость
ворчливый бульон клофелина!